Как лучше расчленять кентавров

КАК ЛУЧШЕ РАСЧЛЕНЯТЬ КЕНТАВРОВ?

(к столетию первой русской революции)

Сто лет назад, осенью 1905 года, достигла своей высшей точки первая в России революция. О том, как развивались революционные события в свое время было написано немало литературы. Она пока еще находится в библиотеках в свободном доступе, а потому пересказывать ее – напрасный труд. Данный юбилейный очерк гораздо лучше посвятить одному из трех “вечных” вопросов российского левого движения. Еще с дореволюционных времен мы хорошо помним два из них: кто виноват? и что делать? Но перестройка и распад Советского Союза своей поразительной неожиданностью поколебали многие прежние предрассудки и заставили всех мыслящих людей заново взглянуть на отечественную историографию последних ста лет и поставить себе третий вопрос: что это было? Этот вопрос мы и рассмотрим применительно к революции 1905 года.

Революция 1905 года заметно отличалась от тех, что прежде видела Европа. Специфика ее была в необычайной активности рабочего класса в сравнении с другими общественными силами. Трудящиеся классы, безусловно, выступали как движущая сила революций во всех европейских странах, но никогда, за исключением Парижской коммуны, в числе этих классов не оказывался политически самостоятельный фабрично-заводской пролетариат. Ни в одной европейской революции предыдущих столетий всеобщая стачка пролетариата не сыграла такой решающей роли, как в революции 1905 года, да они, собственно и не знали, что такое всеобщая стачка. Наконец, в Европе ни разу не было, чтобы пролетариат подошел к революции, имея свою собственную политическую партию, а буржуазия фактически без нее. При чем политическая партия рабочего класса не стояла на почве каких-нибудь мелкобуржуазных теорий, а взяла в качестве идейной основы марксизм. Конечно, можно возразить, что в 1848 году в Германии существовал Союз коммунистов. Но он объединял по большей части ремесленников и не сыграл в революционных событиях такой значительной роли, как РСДРП. Таков был феномен первой русской революции.

И все-таки несмотря на своеобразие эту революцию можно уверенно отнести к буржуазным. К началу ХХ века в России все еще сохранялось феодальное государство. Единственное в Европе оно никогда не знало, что такое конституция (даже в Османской империи основной закон некоторое время существовал). Это государство не знало, что такое парламентское представительство и политические свободы. Его подданные по-прежнему делились на сословия, отличавшиеся между собой по своему юридическому статусу (например, крестьян можно было сечь розгами, а дворян нет). Самым многочисленным из них оставались крестьяне, что типично для феодальных обществ. В сельском хозяйстве было занято до 80 % населения. Несмотря на отмену крепостного права в деревне все еще сохранялись феодальные отношения. Во-первых, крестьяне платили государству огромные, так называемые выкупные платежи, которые были ничем иным, как государственной феодальной рентой. Во-вторых, поскольку освобожденные крестьяне не получили достаточно земли, они оказывались в поземельной зависимости от помещиков: брали у них в пользование землю и работали взамен в их хозяйстве или же отдавали часть урожая. Наконец, в ряде районов страны сохранялся такой пережиток феодальной эпохи, как крестьянская община, принадлежавшая к типу общин, которые Маркс определял как земледельческие. В этих условиях в обществе доминировало патриархально-патерналистское мировоззрение и идеологии, свойственные феодальной эпохе.

Разумеется, в недрах этого феодального общества уже давно шло развитие капитализма, иначе бы в 1905 году перед Россией не встали задачи буржуазной революции. Но это развитие происходило совсем не так, как в Западной Европе. Хотя предприятия капиталистического типа Россия знала еще со второй половины XVII века, заметные успехи в развитии буржуазных отношений обозначились лишь в первой половине ХІХ века, но даже тогда они были островками в феодальном море. Ситуация начала быстро меняться после отмены крепостного права, а в 1890-е годы Россия имела уже достаточно мощный и развитый капиталистический уклад. Первый парадокс здесь заключается в том, что ни одно феодальное общество Западной Европы не имело накануне своей буржуазной революции столь развитого капитализма под феодальной оболочкой. Второй парадокс в том, что несмотря на самостоятельное зарождение российский капитализм оказался по большому счету заимствованным. Новые общественные отношения развились на Западе в результате долгого исторического процесса, начало которого в Италии относится к XIII веку, а в большинстве других западных стран к рубежу XV – XVI столетий. В России этот процесс начался позже и был придавлен в XVIII веке крепостным правом и феодальной деспотией. В результате, если на Западе капиталистические отношения развивались комплексно, то в России к середине ХІХ века получили развитие только «голые» производственные отношения, без соответствующих им правовых и социокультурных норм. Такой ублюдочный капиталистический уклад должен был пройти еще очень значительный период развития, прежде чем вызвать буржуазную революцию. Но здесь вступил в силу внешний фактор.

После Крымской войны феодальное российское государство осознало свою техническую отсталость от Запада и вытекающую из этого угрозу для, применяя современный термин, национальной безопасности империи. В результате государство взяло курс на заимствование новых технологий и тех общественных отношений, с которыми они сопряжены. Так начались либеральные реформы Александра II. Привнеся на российскую почву некоторые отсутствующие элементы капиталистических общественных отношений, самодержавие тем не менее не смогло, да собственно и не стремилось воспроизвести их во всей полноте. В первую очередь это сказалось на социальном облике российской буржуазии. По большому счету она была выращена государством на государственные деньги, а не саморазвилась, как на Западе. В результате она практически не была и соответственно не ощущала себя суверенной общественной силой, в целом довольно скептически взирала на либерализм и всегда стремилась к союзу с самодержавием.

Этот союз скрепляло не только происхождение буржуазии, но и классовый антагонизм с пролетариатом. К великим европейским революциям XVII – XIX веков буржуазия всюду подходила, удерживая полный контроль над пролетариатом, а классовый антагонизм впервые раскрывался во время самой революции или уже после нее. В России же он открылся задолго до революции. Имея в лице наемных рабочих вместо союзника мощного противника, буржуазия вынуждена была не штурмовать государственную власть, а искать ее поддержки. Нечто подобное, хотя практически в зародышевой форме, проявилось в Германии в 1848 году, но в России это явление раскрылось во всей полноте. Столь ранее открытие классового антагонизма опять-таки упиралось в заимствованный характер российского капитализма. Дело в том, что этот антагонизм раскрывается в полную силу на базе тех общественных отношений, которые порождает фабрично-заводская промышленность. При естественном развитии капитализма последняя возникает и формируется после и в результате победы буржуазной революции. Так было в Англии, Франции и США. Но раз возникнув, технологии фабрично-заводской промышленности могут быть заимствованы независимо от того, была ли буржуазная революция или же еще даже не назревает. Что и делала царская Россия. Будучи пересажены на российскую почву они незамедлительно породили общественные отношения, сильно напоминающие развитый капитализм.

В итоге, к началу ХХ века в России разлагающиеся феодальные отношения сосуществовали со сравнительно развитым капиталистическим укладом. Сформировался своеобразный феодально-капиталистический кентавр. Его двойственная формационная природа до сих пор порождает дискуссии среди марксистов. Для кого-то он смахивает на поздний капитализм, для кого-то на среднеразвитый капитализм. Но во всяком случае точно можно сказать, что этот переходный мутант долго просуществовать не мог. Потребности общественного развития требовали отсечь его феодальную половину. К 1905 году стало ясно: кентавр нуждается в расчленении.

Собственно, все указанные особенности этого кентавра и предопределили специфику первой русской революции, в которой роль гегемона попытался взять на себя вместо буржуазии пролетариат. Поскольку это так, а также потому что нас, как марксистов, интересует в первую очередь опыт собственных предшественников, посмотрим, как предлагала расчленять этого кентавра марксистская партия тогдашнего рабочего класса – РСДРП.

РСДРП в то время раскололась, в том числе и по данному вопросу. Правое крыло партии, меньшевики, считали, что одна часть кентавра сама управится с другой, а задача рабочих ей помочь. Они просто верили, что если революция буржуазная, то буржуазия ее и возглавит, а рабочие должны ее поддержать. Однако с позиции всего выше изложенного такой рецепт можно оценить в лучшем случае, как проявление слепого догматизма. Буржуазия отнюдь не стремилась совершить полноценную буржуазную революцию. Ее вполне устроили бы небольшие уступки самодержавия. Могут конечно, сказать, что легко быть умным задним числом и рассуждать об ошибках меньшевиков. Но у нас есть на это моральное право, потому что одновременно с ними другая часть РСДРП пришла к выводу, что российская буржуазия не хочет победоносной буржуазной революции. Этот вывод сделали большевики.

Совершенно правильно уловив настроения российской буржуазии большевики сделали ставку на пролетариат. Только он, опираясь на поддержку крестьянства, может довести до победы буржуазную революцию, отсечь феодальную половину у кентавра и открыть путь буржуазному развитию, которое в свою очередь подготовит почву для социализма. В связи с этим большевики считали, что при достижении высшей точки революции произойдет захват власти рабочими, и образуется революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства. Историческая роль этого временного революционного правительства сведется к уничтожению феодальных пережитков, формированию буржуазного государства и установлению политических свобод.

Эта грандиозная и смелая программа революционной борьбы имела, однако, один недостаточно продуманный момент. Если рабочие возьмут власть, то будут ли они использовать ее только для решения буржуазно-демократических задач? Удержатся ли они лишь на этом уровне? Троцкий был, пожалуй, единственным человеком в РСДРП, кто поставил такой вопрос и ответил на него отрицательно. Соответственно в его представлении революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства окажется на деле диктатурой пролетариата, которая приступит к решению социалистических задач. Но Россия страна отсталая и к социализму не готова (в то время в партии это было общепризнанно). Отсюда Троцкий делал вывод, что решение социалистических задач возможно, если русская революция вызовет социалистическую революцию в Западной Европе. Одним словом, заграница нам поможет.

Разумеется, между этими тремя основными подходами имелась масса переходных оттенков. Например, в работе Ленина «Две тактики социал-демократии в демократической революции» можно обнаружить неопределенные мысли о социалистической перспективе временного революционного правительства, присутствует там и идея о том, что его должна поддержать социалистическая революция на Западе. Однако ясной и четкой концепции перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую Ленин тогда еще не сформулировал. Это произошло позже.

Несмотря на героическую борьбу рабочих против самодержавия, вылившуюся в конце 1905 года в череду вооруженных восстаний, разрубить кентавра тогда не удалось: царизм устоял. Революция привела лишь к тому, что феодальная монархия слегка подпустила к власти буржуазию. По этой причине разногласия и дискуссии, которые вели тогдашние марксисты вокруг революционной тактики не получили практического решения. Но они стали прологом к той борьбе, которая развернулась в 1917 году, когда кентавр наконец был уничтожен. И в этом смысле 1905 год действительно оказался репетицией Октября.

Юрий Шахин