"Мы ненавидели такой народ": размышления о белом терроре
Часть III
(продолжение)
Чтобы закончить разбор истоков белого и красного террора напомним о получившей независимость Финляндии. Основной поток жертв белого террора пришелся на период весны-лета 1918 г., его нельзя не упомянуть. Он не только еще раз показывает, с какой стороны баррикад исходила самая кровавая резня, но и то, что ждет трудящихся в случае поражения революции. За время существования Финляндской Социалистической Рабочей Республики (февраль-май) число жертв белого террора составило 7-10 тыс. человек. Но еще больше погибло летом, в концентрационных лагерях, покрывших всю страну: 11-13,5 тысяч человек. Более 60 тыс. получили различные тюремные сроки (Википедия). Ни о каком красном терроре (во всяком случае, весной) и концлагерях в Советской России в то время не было и речи! А население Финляндии составляло тогда всего 3 млн. человек.
Перечислим теперь «героические» деяния «спасителей земли русской» от большевизма, начиная со времени принятия постановления о красном терроре».
Север
Начнем с Севера. Массовый террор на собственно российском севере начался позже, чем в других регионах, но ничем не уступал им по своей жестокости. Созданное под патронажем оккупационных войск «Временное правительство Северной области» 15 января 1919 г., по сути, возглавил генерал Миллер (генерал-губернатор). Нарастающее недовольство ужесточением контрреволюционного режима и оккупацией пришлось давить свирепым террором. В марте прошли волнения среди рабочих. Миллер телеграфирует Колчаку: «Часть руководителей профсоюзов в марте с. г. были арестованы как изобличенные в деятельности большевистско-коммунистического характера. Некоторые из арестованных по приговорам особого военного суда были казнены, остальные в ближайшее время предстанут перед военно-окружным судом» (ГАРФ, Ф. 17. Оп. 3. Д. 16 Л. 8). С этого момента расстрелы стали регулярными. Так правительственный «Вестник ВУСО», сообщал 15 апреля 1919 г. сообщил, что 24 и 26 марта и 5 и 6 апреля было расстреляно более 20 человек, стоявших по выражению газеты, на стороне Советской власти. Сообщения печатались регулярно. А что было делать? Тот же Миллер писал в те же дни Маклакову, бывшему после Керенского в Париже: «В Архангельске настроение рабочих – большевистское, буржуазии – безразличное» (ГАРФ, Ф. 17. Оп. 1. Д. 44 Л. 59).
Недовольство шло не только от рабочих, но и от призывавшихся в армию крестьян, не желавших воевать. Уже в декабре 1918 г. вспыхнул бунт в Архангелогородском полку, вывесившем красные флаги в окнах казарм. Под угрозой расстрела каждого десятого, 13 зачинщиков выдали. Их сразу же расстреляли. Но волнения и расстрелы не закончились.
В Яренском уезде наводил ужас отряд карателей под командой капитана Орлова. После освобождения уезда специальная комиссия насчитала до 100 расстрелянных (П.А. Голуб, «Интервенция и белый террор на севере России» - по Интернету).
Особую известность получили концентрационные лагеря на о. Мудьюг, в котором из тысячи узников погибли 200, и в Иоканьге, на Кольском п-ве. Местом смертельной ссылки сделали и Соловецкие острова. Намного раньше Сталина. Во все эти места пересылались заключенные, дабы разгрузить переполненные тюрьмы Архангельска. Так за сентябрь-декабрь 1919 г. Архангельская губернская тюрьма пополнилась 1218 арестованными, и одновременно высланы в отдаленные места заключения 1318 человек (там же).
Заключенная Губанова вспоминала о ситуации в тюремном лазарете: «Жизнь в бараке была кошмарной: больных, в большинстве еле двигавшихся, привозили каждый день целыми грудами — грязных, оборванных, с бесконечным количеством вшей — и сваливали в коридоре. Покойницкая вся была завалена трупами, распространявшими ужасный трупный запах» (там же).
«За год на территории с населением в 400 тысяч жителей только через архангельскую тюрьму прошло 38 тысяч арестованных. Из них было расстреляно 8 тысяч и более тысячи умерло от побоев и болезней» «(А. Литвин, «Красный и белый террор 1918-1922», - М.: Эксмо, 2004, стр. 154). «Архангельская губерния в то время насчитывала всего 500 тыс. жителей. По неполным подсчетам исследователей Гражданской войны на Севере, через тюрьмы, концлагеря и каторгу прошло около 52 тыс. человек, то есть каждый десятый житель губернии» («Интервенция на Советском Севере. 1918—1920», Архангельск. 1939. с. 14, цит. из книги Голуба). Цифры несколько отличаются, но так или иначе Север – претендент на первое место по числу жертв террора на душу населения.
«Режим Иоканьгской каторги, - вспоминал один из её узников В.П.Чуев, - представляет собой наиболее зверский, изощрённый метод истребления людей медленной, мучительной смертью» (Чуев В.П. Архангельское подполье. - Архангельск. 1965. с. 117).
«Первая партия арестантов - в 360 человек — прибыла в Иоканьгу в конце сентября 1919 года. Но генерал Миллер очень спешил её заселить, и население каторги за короткий срок превысило 1 200 человек, доставленных сюда с Мудьюга, с фронта, из тюрем Архангельска и губернии. Надвигалась полярная зима и долгая полярная ночь. Сначала наспех соорудили несколько землянок, а из-за отсутствия леса - барак из фанеры. Пол земляной, стены сырые, со щелями, окна крохотные, зачастую выбитые. Под напором полярного ветра гуляют пронизывающие душу сквозняки. В землянке - до 200 заключенных. На нарах мест не хватает, узники сидят в проходах на грязном полу, залитом стоками из огромной «параши».
Истязание голодом в Иоканьге было ещё более изуверским, чем на Мудьюге. Выдавали по 200 грамм непропечённого хлеба и консервную банку (вместо мисок) подобия супа. Суп заключенные процеживали, а крупу делили поровну, затем разливали жидкость. Истощённые и истерзанные побоями узники повально болели цингой и дизентерией. Наибольшая смертность была в цинготной камере, где люди гнили заживо и умирали.
К моменту освобождения Иоканьги от «белых» в тюрьме из полутора тысяч заключенных в живых, по свидетельству Чуева, осталось 576 человек, 205 из них уже не могли передвигаться. В ожидании перевозки в Мурманск скончалось ещё около 90 человек и 24 умерли в пути на пароходах. Сойти на берег в Мурманске смогли только 127 мучеников Иоканьги» (Чуев В.П., там же, с. 123-124, цит. из книги Голуба).
Эсер Б.Соколов, член правительства Северной области последнего состава, находясь в эмиграции, по свежим следам событий писал: «Если бы мне кто-нибудь рассказал о нравах Иоканьги, то я бы ему не поверил. Но виденному собственными глазами нельзя не верить.
Арестанты жили в наскоро сколоченных бараках, которые не было никакой возможности протопить. Температура в них стояла всегда значительно ниже нуля. … Начальником тюрьмы был некий Судаков, личность, безусловно, ненормальная. Бывший начальник Нерчинской каторги … Он находил какое-то особое удовольствие в собственных избиениях арестантов, для каковой цели всегда носил с собою толстую палку….
Результаты его деятельности были налицо. Об этом говорят голые факты. Из 1 200 арестантов 23 были расстреляны за предполагавшийся побег и непослушание, 310 умерли от цинги и тифа, и только около 100 через три месяца заключения остались более или менее здоровыми. Остальных, я их видел, иоканьгская каторга превратила в полуживых людей» («Архив русской революции», т. 9-10. с. 82).
Восток
Северная область формально подчинялась Колчаку, с которым она безуспешно пыталась объединиться территориально. Сам же Колчак стал диктатором Сибири 18 ноября 1918 г. в результате переворота, свергнувшего власть Комуча. По части зверств и террора последний тоже, как писалось ранее, оказался не ангелом. Но генерал довел террор до невиданных масштабов. При этом десятки членов Учредительного собрания были им расстреляны.
«Система концлагерей, подобных тем, что были на Севере, как показано в книге Голуба, была развернута по всей Сибири и на Дальнем Востоке. Они создавались как на базе тюрем, так и в тех лагерях военнопленных, которые были построены еще Временным правительством. Более чем в 40 концлагерей режим загнал почти миллион (914178) человек, отвергавших реставрацию дореволюционных порядков. Более 520 тысяч узников режим угнал на рабский, почти не оплачиваемый труд на предприятиях и в сельском хозяйстве» (http://news.nswap.info/?p=76654).
Г.К. Гинс, управляющий делами колчаковского правительства, в выпущенной в 1921г. в Харбине книге приводил свидетельства инженера Постникова, начальника Уральского края, объяснявшего свою отставку в апреле 1919г.: «Диктатура военной власти … незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных “при побеге”, аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам … - начальник края может быть только свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских сажают в тюрьму по одному наговору … В губерниях тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600 .. По-видимому, они все обречены на вымирание» (Литвин, стр. 168).
«Развесив на воротах Кустаная несколько сот человек, постреляв немного, мы перекинулись в деревню … - повествовал командир драгунского эскадрона, корпуса Каппеля штаб-ротмистр Фролов, - деревни Жаровка и Крагалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевизму пришлось расстрелять всех мужиков от 18-ти до 55-летнего возраста, после чего пустить “петуха”. Убедившись, что от Карагалинска осталось пепелище, мы пошли в церковь … Был страстной четверг. На второй день Пасхи эскадрон ротмистра Касимова вступил в богатое село Боровое. На улицах чувствовалось праздничное настроение. Мужики вывесили белые флаги и вышли с хлебом и солью. Запоров несколько баб, расстреляв по доносу два-три десятка мужиков, Касимов собирался покинуть Боровое, но его “излишняя мягкость” была исправлена поручиками Умовым и Зыбиным. По их приказу была открыта по селу ружейная стрельба и часть села предана огню» (там же, стр. 168-169).
Барон Будберг, начальник снабжения и управляющий военным министерством Колчака писал в своем дневнике 4 августа 1919г.: «Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно ненавидит нас также, как ненавидело комиссаров, если не больше; и что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, от нас не ждет ничего доброго … Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей … Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодетельных для них сотрудников» (Будберг А., «Дневник белогвардейца», Л., 929, с. 11, 191).
«Из приказа губернатора Енисейской и части Иркутской губернии генерала С.Н. Розанова (особый уполномоченный Колчака в Красноярске). 27 марта 1919 г.
“Начальникам военных отрядов, действующих в районе восстания:
1. При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются, - расстреливать десятого.
2. Селения, население которых встретит правительственные войска с оружием, сжигать; взрослое мужское население расстреливать поголовно; имущество, лошадей, повозки, хлеб и так далее отбирать в пользу казны...
6. Среди населения брать заложников, в случае действия односельчан, направленного против правительственных войск, заложников расстреливать беспощадно” (Хрестоматия по истории России. 1917-1940 гг. Под ред. проф. М.Главацкого. - М., Аспект-пресс. 1994, с.155).
«Дела “просвещенного правителя” Колчака смутили даже белочехов. 13 ноября 1919 г. они издали меморандум: “Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан и т.д.” Ненависть низов (в основном крестьянства) и верхушки белых была взаимной и принимала почти расовый характер» (С.Г. Кара-Мурза, «Не единожды солгав», газета "Завтра" №46 (363) от 14.10.2000).
«По мере военных неудач колчаковские генералы становились все более жестокими. 12 октября 1919 г. генерал Сахаров, командующий Западной армией, издал приказ, требовавший расстрела каждого десятого заложника или жителя, а в случае массового вооруженного выступления против армии – расстрела всех жителей и сожжения селения дотла» (Литвин, стр. 173). Активный участник колчаковщины, генерал Сахаров, писал, оказавшись в эмиграции: «Белое движение в самой сущности своей являлось первым проявлением фашизма … Белое движение было даже не предтечей фашизма, а чистым проявлением его» (Сахаров К.В. «Белая Сибирь», Мюнхен 1923, с. 314). Именно так, «в самой сущности» и «чистым проявлением». Или так: «Если пристально вглядеться в стимулы, двигавшие белыми, то в них выступает всё то же, что создаёт самый фашизм в других странах» (Википедия).
Особыми зверствами отличались атаманы: Семенов, Анненков и т д. «В начале сентября 1918 г. крестьяне Славгородского уезда очистили город от стражников сибирских областников. На усмирение были посланы «гусары» Анненкова. 11 сентября в городе началась расправа: в этот день было замучено и убито до 500 человек. Надежды делегатов крестьянского съезда на то, что “никто не посмеет тронуть народных избранников”, не оправдались. Всех арестованных делегатов крестьянского съезда (87 человек) Анненков приказал изрубить на площади против народного дома и закопать здесь же в яму». Деревня Черный Дол, где находился штаб восставших, была сожжена дотла. Крестьян, их жен и детей расстреливали, били и вешали на столбах. Молодых девушек из города и ближайших деревень приводили к стоявшему на станции Славгорода поезду Анненкова, насиловали, потом выводили из вагонов и расстреливали. Участник Славгородского крестьянского выступления Блохин свидетельствовал: казнили анненковцы жутко – вырывали глаза, языки, снимали полосы на спине, живых закапывали в землю, привязывали к конским хвостам. В Семипалатинске атаман грозил расстрелять каждого пятого, если ему не выплатят контрибуцию» (Литвин, стр. 175, источник: ЦА ФСБ РФ, д. 37751).
Зверства, вперемежку с крайним антисемитизмом, атамана Семенова легендарны и н не отрицаются даже представителями белого движения. Что ж удивляться его письму Гитлеру от 23 марта 1933 г.: «Я выражаю надежду, что недалек час, когда националисты Германии и России протянут друг другу руки … Я посылаю Вам и вашему правительству … мой сердечный поклон и наилучшие пожелания» (Литвин, стр. 178).
Классическим можно считать признания американского генерала Грэвса, командующего 10-тысячного американского корпуса в Сибири: «В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что на каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами» (Грэвс У., «Американская авантюра в Сибири. 1918-1920», М. 1932 стр. 80).
Глубоко символично, что даже нынешний путинский суд не нашел возможным реабилитировать Колчака.
Северо-запад
Северо-западный фронт, главой которого 5 июня 1919г. был назначен (Колчаком) генерал Юденич существовал недолго, с мая по ноябрь 1919 г., и знимал небольшую территорию. Но почерк палачей был все тот же. Василий Горн, присяжный поверенный и государственный контроллер северо-западного правительства описывает картину, наблюдавшуюся им в Пскове с конца мая. Город был захвачен эстонцами, а через 4 дня туда прибыл отряд во главе с полковником Булак-Балаховичем, который и управлял городом и окрестностями, как своей вотчиной.
Уже на следующий день ему пришлось лицезреть повешенного в центре города, на глазах у всего народа: «”Зачем это? Ведь так даже большевики не делали. А дети, - зачем им такое зрелище?” В тот же день висело еще четыре трупа … тоже на фонарях, один за другим в линию по тротуару … Вешали людей во все время управления белых псковским краем. Долгое время этой процедурой распоряжался сам Балахович, доходя в издевательстве над обреченной жертвой почти до садизма» («Революция и гражданская вона в описаниях белогвардейцев», М., «Отечество», 1991, стр. 260). Балахович настойчиво приучал публику к казням – появились и постоянные зрители, специально ожидавшие зрелища.
«Все казни производились всегда днем, в первый месяц – неизменно в центре города, на фонарях. А так как столбы фонарей были трехгранные, железные, то нередко вешали зараз по трое, и трупы висели на фонаре гирляндами, иногда в течение всего дня … Позже, в июле, по протесту представителей союзников, в центре города казни были прекращены. Но зато была установлена постоянная виселица … непосредственно за старинной псковской стеной» (там же, стр. 261).
«Кто же были эти ежедневные, на протяжении двух с половиной месяцев жертвы? Вначале – просто “пыль людская”: воришки, мелкие морадеры, красноармейцы (но отнюдь не комиссары или даже рядовые коммунисты – этих Балаховичу не удавалось поймать); после контрразведка Балаховича под руководством знаменитого полк. Энгельгардта специально занялась крестьянством. Создавались дутые обвинения в большевизме, преимущественно в отношении зажиточных людей, и жертве предстояла только одна дилемма: или откупись или иди на виселицу. Более состоятельные крестьяне отделывались карманом, а замешавшаяся в энгельгардтовых сетях беднота расплачивалась жизнью» (стр. 262).
Ситуация в других районах отличалась не сильно. Вот Ямбург: «Правда, таких грабежей и вымогательств, как … в Псковской губ., в хомутовском воеводстве почти не наблюдалось, но пороть и нещадно расстреливать Хомутов и его сподвижник Бибиков начали с первых же дней по своем обосновании в Ямбурге» (стр. 284).
Само собой был взят курс на возрождение помещичьего землевладения (только 18 октября «Совет министров» принял постановление, сохраняющее послереволюционное положение – но и оно игнорировалось военными властями). И «возврат» имущества, полученного при большевиках, о чем вышел приказ № 12: «Первыми стали пользоваться приказом № 12 … бывшие помещики и крупные земельные собственники. Тюрьмы наполнились задержанными “впредь до выяснения”, при чем “выяснение” длилось месяцами и дело не выяснялось, а еще более запутывалось. Сотни лиц были казнены» (стр. 289).
При этом власть белых регулярно именовалась «демократическим правительством, а власть большевиков «тиранией» (стр. 299).
Вообще, сочетание террора с грабежами, вымогательством, махинациями и т.д. были крайне типичной чертой белого движения во всех охваченных им районах. Тот же Горн приводит потрясающий пример в виде свидетельства «некоего г. Смелкова, члена Павловской городской управы», на долю которого выпало заведование полицией. Было 20 октября, белогвардейцы вышли к окраинам Петрограда, противостоявшие отряды красных рассеялись, побросав оружие. Казалось бы, вот последний бросок и будет победа. Кстати будет и собрать брошенное оружие. И что же? Читаем:
Посланные мною для сбора военного снаряжения полицейские, совместно с железнодорожниками станции Павловск 2-й, собрали с полей около 1.600 винтовок и довольно крупное количество патронов … На неоднократные мои заявления начальнику штаба 3-й дивизии подполковнику Кусакову забрать эти винтовки и патроны, я получал неизменный ответ, что у него нет ни людей ни подвод. Так это оружие и осталось в Павловске … Характерно, что в окрестностях Павловска было реквизировано до 1.000 подвод, на которых вывезено было разнообразное имущество, ничего общего не имеющее с военным снаряжением, как-то: стекла, клей, пилы, масляная краска, печные дверцы, дверные ручки, материя, мебель, столярный клей и многое другое … Большинство его (имущества) находилось в Даниловском полку и продавалось в Нарве» (стр. 329). Даже ради спасения своей власти буржуазия не может отказаться от сиюминутной наживы!
Тот же Смелков пишет о том же 20 октября: «Нашлись люди, которые решили использовать приход белых с целью свести счеты со своими личными врагами, коих оговорили перед белыми, а те без долгих разговоров их перевешали. В числе казненных не было ни одного коммуниста» (стр. 328-329).
Но особо ярко проявилось это сочетание грабежа и террора, пожалуй, на южных фронтах, в армии Деникина.
Часть IV (окончание)