Демократический метод социальной консервации обогащённый сталинизмом

первая часть

Поворот к политике Народных фронтов или капитуляция сталинизма перед установившимся порядком
(продолжение)

II - Демократический метод социальной консервации обогащённый сталинизмом

После изучения теоретических оправданий поворота сталинизированного Интернационала в их взаимосвязи с историческими условиями того времени, нам необходимо теперь показать, в чём состоит демократический метод социальной консервации, пущенный в ход уже социал-демократией и как сталинизм, присоединяясь к нему, его обогатил.

Сделать бесполезным использование фашизма

Необходимо изучить в целом результаты двух больших экспериментов, деятельность Народных фронтов во Франции и в Испании (1), потому что они оба дополняют друг друга: видеть их отдельно друг от друга означало бы потерять их реальное значение и смысл, также как и смысл и значение великого поворота 1934-1938гг..

События во Франции подтверждают на практике прямую связь, установленную (под прикрытием антифашизма) сталинизмом в теории между политикой Народного фронта и империалистической войной, теории, венчающую часть которой мы увидели на VII Конгрессе Интернационала. Все действия Народного фронта во всех областях были обусловлены перспективой будущего столкновения с германским империализмом (2). Ради “защиты Родины”, т.е. в действительности французского империализма, добровольно были принесены в жертву требования борьбы пролетариата и требования освободительной борьбы народов колоний, создавая, таким образом, противоречие, которое неизбежно должно было со временем трансформироваться в открытый конфликт.

Во Франции столкновение между правительством Народного фронта и рабочих масс и народов колоний не имело достаточно времени для реализации. Оно было отодвинуто до конца империалистической войны, когда восстание плебейских и крестьянских масс в Алжире, Индокитае и Мадагаскаре столкнётся с правительством с участием коммунистов и социалистов, но без всякого отклика в форме пролетарской борьбы в метрополии.

В Испании, где революционные традиции пролетариата были очень живучи и не столь притуплены огромными демократическими амортизаторами, как у её соседки, борьба, естественно, была более открытой и быстрей привела к огромному социальному взрыву: прошло не более года между победой на выборах Народного фронта и кровавыми репрессиями в 1937г. против забастовки в Барселоне, вызванной полной несовместимостью между демократическим методом противодействия франкистскому мятежу и глубинными потребностями пролетариата и крестьянской бедноты.

В чём, следовательно, состоит демократический метод, в течение более пятнадцати лет используемый социал-демократией и на который сталинизм, в свою очередь, должен был взять равнение в 1934г. – с той единственной особенностью, что он соединил его с требованиями пролетарского интернационализма и защиты России и требованием, для завтрашнего дня, жестких диктаторских методов, от которых он отказывался для дня сегодняшнего? Этот метод состоит в том, чтобы сделать фашизм бесполезным, требуя от пролетариата отказаться от своей независимой классовой борьбы, или, если угодно, делая это лучше, чем фашизм.

И это легко понять. В действительности, между фашизмом и демократией нет классового антагонизма, но есть противоречия в методе. Две формы буржуазного господства не получают своего оптимального развития в одних и тех же исторических условиях, с одной и той же конфигурацией межклассовых отношений. Различие между фашизмом и демократией заключается в том, что первый ставит себе целью навязать силой то, чего второй пытается достигнуть соглашением (впрочем, и тот и другой соперничают в демагогии социального реформизма). Демократический метод борьбы против фашизма состоит, следовательно, в том, чтобы добиться от пролетариата преклонения перед установившимся порядком и признания монополии на насилие со стороны буржуазного государства, с тем, чтобы буржуазия не обращалась к фашизму и не отдавала себя организации граждан, которые дополняют государство, обеспечивая, если надо, более эффективную централизацию своей машины для того, чтобы раздавить пролетариат (3).

Победа фашизма утверждает бесполезность демократии

Чтобы уточнить пределы противостояния между демократией и фашизмом, достаточно изучить поведение различных политических сил в тот момент, когда оно оказывается неизбежным с наибольшей ясностью, т.е. в момент их столкновения.

Не вызывает сомнения, что восстание австрийских рабочих в феврале 1934г., которое привело к открытому столкновению между Дольфюсом и социал-демократией, так же как и восстание в Астурии в том же году по призыву Рабочего альянса, находящегося под влиянием социалистической партии, в качестве непосредственного результата, в эпоху сдачи без боя организованного рабочего движения в Германии, получило переоценку социал-демократических партий и их методов; этот факт основательно помог равнению на них сталинизма.

Но что можно увидеть, если постараться хладнокровно вскрыть механизм этих трагических событий? Даже когда оппортунизм способен – особенно под прикрытием временного перехода в оппозицию – надеть революционную маску и опереться на социальную волну, доходя даже до вооруженного восстания, он никоим образом не делает его для того, чтобы победить, но всегда для переговоров о новом распределении правительственных кресел, как это следует из нашего исследования о “Контрреволюционной функции демократии в Испании” (4).С другой стороны, если он и опирается на порыв пролетариата, то именно для того, чтобы отстаивать требования, которые не имеют ничего общего с текущей борьбой. Именно это явно показывает позицию австрийской социал-демократии, оппозиция которой Дольфюсу была мотивирована соображениями международной политики, в данном случае ее желанием видеть Австрию, равняющуюся на англо-французскую дипломатию (5).

Вот что, очевидно, может лишь укрепить нас в нашем понимании, что наихудшей опасностью для революционной партии является намерение идти к власти с другими партиями и даже руководить вместе с ними борьбой против власти. В то же время этот вывод не мог бы содержать в себе – повторим мы, чтобы отбросить укоренившуюся легенду – отказ от создания единого фронта пролетарской обороны, экономической, политической и даже военной в открытых классовых организациях, в которые, теоретически, могут, следовательно, вступить и рабочие подверженные влиянию оппортунистических партий, но вовлеченные в классовую борьбу, что отвергает тактика так называемого “третьего периода”, ошибочно смешиваемая с нашей.

Что важно понять, это то, что принципы, которыми руководствуется социал-демократия, в том числе, когда она противостоит фашизму, становятся, в час открытого конфликта, такими путами для ответа пролетариата – когда они не обязывают с ним сражаться открыто – что они составляют, в конце концов, самый верный способ привести пролетариат к поражению. Недавняя чилийская трагедия только что, хотя и в других исторических и политических условиях, принесла этому новое подтверждение.

Суть вопроса очевидно в том, что не существует классовой противоположности между фашистскими и демократическими методами. Но это не объясняет, почему, в данный момент, эти два метода могут столкнуться между собой, после того как действовали сообща. Чтобы это понять, нужно рассмотреть, общие требования исторической ситуации и потребности господствующего класса.

Рассмотрим сначала случай Германии. Конечно, если нацистский метод в конечном итоге взял верх в январе 1933г., то это потому, что нацизм смог победить пролетариат, который сражался в разрозненном строю. Это поражение было обязано не только преступной позиции социал-демократии, которая отказывалась от всякого сопротивления (когда она сама не становилась инструментом репрессий против пролетариата), но также и катастрофической тактике сталинизма. Результат был таким, что рабочий класс, полностью парализованный, должен был сложить оружие без боя, а негативные последствия этого ощущаются еще и сегодня. Но это объясняет лишь то, почему рабочий класс был разбит, но не то, почему буржуазный класс высказался в конечном итоге в пользу нацистского метода. Однако, обоснование этого выбора следует искать в том факте, что вопреки действиям, в конечном счете направленным в одну сторону, социал-демократии (своей уже открыто контрреволюционной ролью) и сталинизма (преступным оппортунизмом, что ведет к тому же), немецкий рабочий класс не был еще в достаточной степени укрощен для того, чтобы принять, за здорово живешь, жертвы, требуемые германским империализмом.

Закон, который повлек за собой уничтожение социал-демократии, с еще большей ясностью проявляется на периферии Германии, где классовые антагонизмы долго не могли разразиться благодаря в высшей степени соглашательской роли левой социал-демократии в ее самой медоточивой форме австро-марксизма. Если, как это отметил сам Отто Бауэр, Германия всегда обуславливала австрийские события, уничтожение социал-демократии в Германии было лишь прелюдией к ее уничтожению в Австрии. Социал-демократию толкнули к самоубийству в феврале 1934г., потому что тогда, в отличие от 1927г. – когда она противопоставила себя вооруженным рабочим на стороне государства – никакое соглашение не было более возможным с Дольфюсом (6). Это как раз то же самое, что произошло в Испании, как только республика выполнила свою историческую миссию.

Другими словами, если социал-демократия старается доказать бесполезность фашизма, фашизм своей победой утверждает бесполезность социал-демократии. Что является способом заявить, что демократия, защищаемая партиями добровольного классового сотрудничества, не имеет больше никакого интереса для буржуазии с того момента, когда это сотрудничество невозможно. Это причина, по которой фашизм, в качестве попытки придать унитарное направление буржуазному государству, должен даже избавиться от структур других партий, а с ними и от части их состава, который не хочет подчиниться или увеличить его ряды: он не может терпеть привычки, традиции и прочие пристрастия, которые при некоторой степени остроты классовой борьбы, становятся путами для эффективности государства.

Фашизм, оппортунизм и рабочие организации

Специфическая позиция фашизма по отношению к оппортунистическим партиям и профсоюзным организациям заслуживает особого внимания. В самом деле, тот факт, что фашизм нуждался в уничтожении оппортунистических партий в определенный момент социальной борьбы, совершенно не позволяет говорить о “непримиримой противоположности” между ними. Увы, даже Троцкий не боролся всерьез против такой идеи: его критика дурацкой теории социал-фашизма очень часто заставляла его перегибать палку в другом направлении и некритично осуждать, например, следующее утверждение Тольятти:

“Проблема взаимоотношений, существующая между фашизмом и социал-демократией … принадлежит к этой области (т.е. непримиримой противоположности между фашизмом и рабочими организациями). С этой точки зрения фашизм резко отличается от всех других реакционных режимов, которые были установлены до настоящего времени в современном капиталистическом мире. Он отвергает любой компромисс с социал-демократией, он ее жестоко преследует; он лишил ее всех легальных возможностей; он вынудил ее эмигрировать”. (7)

Если вторая часть предложения верна в той мере, в какой приходит момент, когда фашизм “отвергает любой компромисс” с оппортунизмом, то правда заключается в том, что этот последний никогда не отвергает компромисс с первым … Троцкий, впрочем, не строит себе никаких иллюзий на эту тему, когда он говорит: “Нет никаких сомнений, что руководители социал-демократии и тонкий слой рабочей аристократии предпочел бы в конечном итоге победу фашизма революционной диктатуре пролетариата” (8). Преемственность персонала, используемого двумя способами буржуазного господства, уже могла быть отмечена в Италии и Германии, где значительная часть профсоюзных бюрократов прямо перешла на соответственные посты в корпоративных организациях. Сегодня наш опыт обогатился, потому что мы имеем возможность проверить обратную взаимность этого явления в момент победы демократий над фашизмом, совсем еще недавно в Португалии, ожидая, что Испания примется за это в свою очередь.

Но для того, чтобы вернуться отсюда к цитате Троцкого, чтобы суметь противопоставить социал-демократических рабочих их руководителям, нужно, чтобы первые смогли расположиться на аутентичной классовой основе. Вот почему, не входя в дискуссию о едином пролетарском фронте, в применении которого мы расходимся с Троцким, можно отметить, что если справедливо объяснение “а) политической ответственности социал-демократии в том, что касается силы фашизма”, то неточно говорить в целом о “b) абсолютной несовместимости фашизма и рабочих организаций, на которые опирается социал-демократия” (9). В самом деле, фашизм разрушил лишь организации аутентично классовые, а не организации лишенные всякого классового содержания. И можно сказать по этому поводу, что профсоюзные организации тридцатых годов были еще, вопреки их реформистскому руководству, чувствительны к давлению пролетариата, что могло создать иллюзию, что “задача фашизма была не только в том, чтобы раздавить коммунистический авангард, но также и в том, чтобы поддерживать весь класс в состоянии принудительной атомизации” (10). Но эту задачу оппортунизм реализовал столь же эффективно, что и показал поворот к политике Народных фронтов: сталинизму удалось удержать весь класс в состоянии полной атомизации по каналам профсоюзов, которые он контролирует. Эта задача не является, следовательно, характерной для фашизма. То, что, напротив является правдой, это то, что метод, которым он смог этого достичь отличается от метода оппортунизма: первый должен по существу попытаться осуществить эту атомизацию силой, тогда когда второй не может этого достигнуть с “согласия” заинтересованных сторон.

Все недостаточно решительные формулировки Троцкого позволяют сегодня его последователям вновь ввести под свое знамя чисто демократическую концепцию борьбы против фашизма, которая очевидно не была его собственной, даже когда он делал наихудшие уступки указаниям этой опустошительной эпохи, выискивая в альтернативе “демократия-фашизм” и в борьбе за защиту демократии точку опоры для пролетарской и коммунистической борьбы против фашизма.

Па-де-де демократии и фашизма

Когда Народный фронт похвалялся избавлением Франции от фашизма, Троцкий был тысячу раз прав, высмеивая авторов подобной глупости, отвечая им: “На какой срок? Между первым восстанием Гитлера и его приходом к власти прошло десять лет, отмеченных чередованием приливов и отливов! В это время немецкие Блюмы и Кашены многократно провозглашали свою победу над национал-социализмом. Мы им не верили, и мы оказались правы” (11). Впрочем, фашизм прогрессировал во Франции и во времена самого Народного фронта: ему удалось привлечь на свою сторону пролетарскую базу вместе с Дорио и его Народной партией Франции.

Народный фронт не освободил Францию от фашизма, и он не мог этого сделать. Он всего-навсего сделал бесполезным, в условиях кризиса 30-х годов, использование этого метода, поскольку для того, чтобы подчинить пролетариат требованиям сохранения буржуазного общества демократический метод показал себя достаточным. И если Троцкий, без сомнения, переоценил фашистскую опасность во Франции, то это, конечно, не от неосторожной любви к демократическим институтам, которые он всегда разоблачал как безжалостные по отношению к рабочим метрополии и эксплуатируемым массам колоний. У него переоценка фашистской опасности шла на пару с переоценкой революционного потенциала этого периода: это было, как это ни парадоксально звучит, оптимистическая ошибка по поводу возможностей пролетариата освободиться от демократических иллюзий.

Лучшей проверкой, когда французские демократы хвалили себя, претендуя на то, что они в состоянии так легко освободиться от фашизма, были испанские события, когда пролетариат, однако, поднял оружие против Франко. Но когда испанская демократия осуществила - благодаря своему исполнителю низменных дел, сталинскому оппортунизму – всю работу по реставрации государства и разоружению пролетариев, когда она потопила в крови славный рывок мая 1937г., фашизм, далекий от того, чтобы поладить с ней, отверг ее мирные предложения, когда ему предложили известные тринадцать пунктов Негрина. Но испанская буржуазия должна была оплатить цену гражданской войны, которую нужно было вести до конца, и она не могла более, в тяжелой задаче восстановления обескровленной страны, оплатить себе дорогостоящую роскошь демократических институтов и претендующих на боевитость профсоюзов. С другой стороны, этот демократический персонал был совершенно лишен доверия в глазах масс. История вытворяет разные чудеса: тридцатилетний период оппозиционности и подполья вновь позолотил гербы партий испанской республики, и в час возрождения борьбы именно из тез самых секторов, которые безоговорочно соглашались с франкизмом, потянулись руки ко вчерашним изгнанникам, Каррильо и Ибаррури, чтобы обеспечить условия безболезненного перехода к демократии.

Позволить пройти социальной волне…

Мы только что напомнили, в свете событий эпохи Народных фронтов, пределы противостояния между демократическими и фашистскими методами сохранения буржуазного общества. Мы видим теперь с большей четкостью главные направления демократического метода.

Одна из характерных черт демократии, как это уже показали трагические события в Германии в 1918-1919гг., состоит в попытках контролировать массовое движение для того, чтобы удержать его в границах установленного порядка. Коммунистическая Левая Италии характеризовала таким способом демократический метод в 1922г., ссылаясь на волну оккупации заводов в Италии:

“Если бы это движение, которое было непреодолимым, потому что оно проистекало из неотвратимых экономических фактов, осуществлялось в атмосфере открытой буржуазной реакции, все условия для формирования пролетарской армии были бы соединены. Взлет профсоюзов в 1919 году не мог быть остановлен насилием; оно скорее заставило бы трансформироваться во всеобщую борьбу, ту, которая представляла бы, по меньшей мере, серьезный риск поражения для буржуазии. Нужно было позволить волне пройти. [Подчеркнуто нами.] Поверхностная интерпретация утверждает, что буржуазное правительство доказывает этим свою слабость, но истина в том, что речь шла о выжидательной тактике, которая должна была дать возможность усилить государственный аппарат и переждать кризис, который не замедлил последовать кажущемуся послевоенному процветанию. Рассматривать Нитти и Джолитти как капитулянтов дела буржуазии из любви к демократии, было бы, по меньшей мере, верхом наивности.

Джолитти применял в социальной и профсоюзной области смелую политику. Таким образом ему удалось пережить критический момент. Пролетарская партия еще не зародыш красной армии, а экономические организации еще до этого были побеждены мирными средствами. Но когда промышленный кризис заявил о себе, а хозяева отказались от новых уступок, проблема пролетарского руководства возникла локальным и эмпирическим способом. Рабочие оккупировали заводы. Эта оккупация не управлялась из единого центра, но она была вооруженной и совпадала с оккупацией земель крестьянами. Государство поняло, что фронтальная атака с его стороны была бы оплошностью, что реформистский маневр был неоднократно обозначен, и что еще можно было сделать подобие уступки. Проектом закона о рабочем контроле, Джолитти завоевал рабочих вождей для того, чтобы они заставили очистить заводы”.

И Левая добавляла:
Нам кажется, что таким способом буржуазия сыграла свою партию классическим способом. В результате эта партия получила свое логическое развитие. Мы не метафизики, а диалектики; в фашизме и в настоящем всеобщем контрнаступлении буржуазии мы видим не изменение политики итальянского государства, а естественное продолжение метода используемого “демократией” до и после войны. Мы не поверим больше антитезе между демократией и фашизмом, как не поверили антитезе между демократией и милитаризмом. И мы не окажем больше доверия для борьбы против фашизма естественному пособнику демократии: социал-демократическому реформизму” (12).

Опыт Народного фронта во Франции, еще больше чем в Испании приносит новую иллюстрацию этой выжидательной тактики (13). Можно заметить по этому поводу, что реформистские вожди настолько сознательны в исполнении этой функции, которая состоит в сдерживании социального движения, что дойдут до его выражения в том самом виде, в котором мы его клеймим. Вот, например, показательный язык, который на процессе в Риоме, Блюм приписывал руководителям ВКТ перед лицом патроната в Матиньоне в июне 1936г.:

“Мы берем на себя обязательство сделать все, что сможем, и мы это сделаем. Но мы вас тут же предупреждаем, что мы не уверенны в том, что этого добьемся. Когда имеют дело с таким движением как это, с таким приливом как этот, нужно дать ему время растянуться [подчеркнуто нами]. И затем, именно сейчас вы пожалеете, что систематически использовали годы дефляции и безработицы для того, чтобы изгнать из ваших заводов всех профсоюзных активистов. Их нет больше там для того, чтобы влиять на своих товарищей своим авторитетом, для того, чтобы заставить выполнить наши указания” (14).

Заставить рабочий класс отказаться от насилия

Другое направление демократического метода держится на способности демократии привести пролетариат к отказу от использования своего классового насилия. Этот момент итальянская Левая также прекрасно поняла, когда писала в 1921г.:
“Социал-демократ, социал-пацифист, не был против насилия вообще. Он признавал за насилием историческую и социальную функцию. Он не отрицает, например, необходимость арестовать, а если это нужно, то и убить уголовного преступника, осуществляющего нападение на улице. Именно с такого рода нарушениями он сравнивает военное вторжение, но он отказывается в равной степени сравнивать с ним гражданское наступление чернорубашечников. Каково, следовательно, отличие, которое его направляет?

…Вот когда государственная власть осуществляет насилие, которое она хочет, которое она предписывает, это насилие законно… Но оборонительное насилие против фашизма незаконно, потому что это не государство, но силы находящиеся вне закона, берут на себя инициативу.

Если не нужно защищаться против фашизма, то не потому, что это было бы лучшим средством для его разоружения (Турати не впал в детство!), но потому что именно государству надлежит подавлять фашистское насилие, также рассматриваемое как внегосударственное и находящееся вне закона согласно социал-пацифистскому менталитету …

Именно этой теоретической логике отвечает настоящая политика и будущая гибельная политика Итальянской социалистической партии. Она выдвинула лозунг разоружения и несопротивления фашизму, но фашизм не разоружился. Она выдвинула лозунг легальных и избирательных действий, и значительная часть пролетариата за ней последовала, но фашизм не разоружился.

СПИ отказывается стать на коммунистическую точку зрения, согласно которой фашизм был лишь другой формой насилия, которое буржуазное государство противопоставляет революционному насилию пролетариата и которое представляет собой его последний аргумент в обороне и контрнаступлении. СПИ хотела бы стагнации ситуации, которая позволила бы вернуться к нормальной жизни, в которой она смогла бы продолжить традиционную мирную деятельность, к которой были адаптированы ее структуры. Политика разоружения и участия в выборах, будучи недостаточной для того, чтобы привести к этому результату, привела СПИ к прямым сделкам с фашистским руководством. Их нынешний провал ничего не значит. Единственный факт их начала после спонтанного официального отказа от вооруженной борьбы означает, что СПИ готовится к другим уступкам, которые будут логическим следствием ее роковой “пацифистской” посылки. Это содержит в себе пакт такого рода: мы разоружились, пусть фашизм берет на себя обязательство сделать то же самое; пусть частные репрессии и насилие вновь выпадут на долю законных сил правопорядка, государству. Социал-демократизм стремится с тупым пагубным рвением к этому иллюзорному возврату к легальности. Следовательно, логично и правдоподобно, что СПИ предложила также, чтобы две партии взяли на себя обязательство выдать всех тех, кем бы они ни были, кто посягнул бы на эту легальность, и если это еще не сделано, то оно будет сделано.

Сохранить за государством “право на насилие” означает не только признать типично буржуазный принцип, потому что признание “ложного” принципа приводит к другим многочисленным последствиям…

… Что сделает [социал-демократия], достигшая, либо посредством пакта с фашизмом, либо министерским сотрудничеством, руководящих функций государства, и, следовательно, законного насилия, когда коммунисты продолжат превозносить и использовать насилие для революционных атак против государственной власти?

Она сделает очень простую вещь. Она осудит это революционное насилие в принципе; но, несмотря на свой сегодняшний христианский псевдопацифизм, она будет очень остерегаться говорить о несопротивлении этому насилию! В полном согласии с самой собой, она, напротив, провозгласит, что государство имеет право и долг его подавить. Практически, она позволит королевской гвардии расстреливать пролетариат, т.е. новых “антисоциальных бандитов”, которые будут отрицать тогда благоприятную функцию своего “рабочего” правительства. Вот к чему приведут партии, которые отрицают, что нелегальность и насилие являются фундаментальными средствами пролетарской борьбы. Это именно тот путь, которому последовал Носке.

Вот то, что показывает марксистская критика и драматическая реальность, которую мы переживаем сегодня в Италии” (15).

По поводу средств защиты против буржуазного насилия VII Конгресс Интернационала в Москве также остерегался ясной позиции. Конечно, он провозглашал:

“Коммунисты должны взять на себя инициативу создания массовой антифашистской самообороны против нападения фашистских банд, самообороны, составленной из твердых и испытанных элементов движения единого фронта” (16) Но это были лишь слова. Договор 27 июля 1934г. между ФКП и ФСП, в действительности, исключал “систематическое использование насилия”; “массовая самооборона” была предлогом, предоставленным ФКП для того, чтобы противопоставить себя “милиции самообороны”, рассматриваемой в качестве “провокации” как если бы пролетарская самооборона могла обойтись без рабочих отрядов, вооруженных не только партиями, но также и массовыми организациями пролетариата. В данном случае славная “массовая самооборона” исключала насилие. Таким образом, совершенно спокойно в октябре 1936г. удалось достигнуть разоружения всех партийных милиций путем единодушного голосования за закон, предложенный правым депутатом заведомо связанным с фашистской лигой!

Если пример Франции оставался образцовой моделью обширного движения экономической борьбы, без особых трудностей удерживаемой в русле буржуазной политики, пример Испании, напротив, остается моделью восстановления власти государства рукой оппортунизма, и в первую очередь сталинизма. В очередной раз “пути, которые приводят к носкизму”, были пройдены до конца, от июля 1936г. до мая 1937г., до окончательного подавления всех попыток независимой борьбы пролетариата против франкизма.

Все эти факты разоблачают незаменимую роль рабочего оппортунизма в использовании демократических методов, роль, совершенно не признанную всеми левооппортунистическими течениями и сторонниками стихийных действий, которые, в своей основе, являются хвостистами: современная демократия, демократия дряхлого, империалистического капитализма, которая доводит до конца все социальные противоречия не продержалась бы и часа без амортизаторов социальной борьбы, каковыми являются социальный реформизм, постоянные реформы и рабочий оппортунизм. Этот последний стал фундаментальным столпом демократии. Этот правительственный метод, на самом деле, невозможен без контроля над порывами пролетарской борьбы, что предполагает все большее политическое и организационное оформление и перемещает эпицентр буржуазной демократии представительных органов в эпицентр согласия и сотрудничества между общественными классами.

Вопрос “рабочего единства”

Именно удерживая в уме этот настоящий факт можно понять реальную функцию сталинизма в ходе этого периода и значение, которое приняло в его глазах то, что на VII Конгрессе в Москве он назвал “единством рабочего класса против фашизма и войны”.

В действительности речь шла о том, чтобы придать инстинктивной потребности единства и солидарности, которую чувствуют все рабочие, включающиеся в борьбу, чисто оппортунистическое, буржуазное толкование, которое сталинизм использовал для того, чтобы украсить цвета русской революции и пролетарского интернационализма.

Весь VII Конгресс проходил под знаком подготовки этих орудий Единства, пересмотренного и откорректированного сталинизмом, т.е. орудий демократического контроля над борьбой пролетариата.

Первым предложенным орудием было орудие Единого фронта с социал-демократией, которое, согласно сталинизму, предполагало “переход социал-демократических рабочих на позиции классовой борьбы”. Но так как Конгресс тут же поспешил добавить, что “движение единого фронта во Франции дало пример того, чем на деле должен быть единый фронт” (17), можно считать установленным, если вспомнить пакт ФКП-ФСП от 27 июля 1934г. (18), что эти слова VII Конгресса были предназначены лишь для того, чтобы прикрыть полный отход на практике от всякой независимой классовой политики и равнение сталинизма на социал-демократию.

Второе великое орудие “единства”, задуманное оппортунизмом было Профсоюзное единство, ввиду двойного взгляда на единство как национальных конфедераций, так и слияние Амстердамского Интернационала и Интернационала красных профсоюзов. Традиционная позиция коммунистов, которую сталинисты не осмеливались до этого подвергать сомнению, была в том, что профсоюзное единство не могло быть реализовано без права на создание фракций. Это позиция фигурировала среди требований сталинистов еще в конце 1934г. Но VII Конгресс о ней больше не говорил: он ее уже проглотил. И фактически воссоединение осуществилось во Франции в начале 1936г. ликвидацией остатков УВКТ: это передало ее кадры бюрократии Жуо, который сохранил политическую инициативу в своих действиях (19).

VII Конгресс хорошо иллюстрирует всю мистификацию сталинизма, Его искусство состоит в том, чтобы трансформировать верное требование, такое как требование единого фронта борьбы всех эксплуатируемых против наступления на условия их жизни, в его противоположность, требование политической комбинации с партиями, от которых пролетарии никогда не смогут ожидать никакой реальной защиты. Параллельно с этим сталинизм исходит из справедливого требования единого руководящего органа революционной борьбы для того, чтобы трансформировать его в прямо противоположное требование союза с партиями, о которых коммунисты знали, что от них они могут ожидать лишь саботаж революционной подготовки и самой революции. В первом случае, как и во втором, его единственной целью является удушение классовой борьбы для того, чтобы затянуть пролетариат в болото эгалитарного и ура-патриотического демократизма.

Условий, представленных VII Конгрессом для слияния с социал-демократией, было пять:
“Это объединение возможно только:

Во-первых, при условии полной независимости по отношению к буржуазии полного разрыва блока социал-демократии с буржуазией;

Во-вторых, при условии предварительной реализации единства действий;

В-третьих, при условии признания необходимости революционного свержения господства буржуазии и установления диктатуры пролетариата в форме Советов;

В-четвертых, при условии отказа от поддержки своей буржуазии в империалистической войне;

В-пятых, при условии построения партии на основе демократического централизма, который гарантирует единство воли и действия, и который был подтвержден опытом русских большевиков” (20).

Ясно, что эти условия были лишь чистой фразеологией: не говоря уж о другом, которое здесь не единственное – даже формально - требовать, чтобы социал-демократия порвала с буржуазией в тот самый момент, когда показываешь, что готов подчиниться этой самой буржуазии под флагом национальной независимости; требовать признания диктатуры пролетариата в тот самый момент, когда Интернационал откладывал ее до греческих календ и допускал поддержку буржуазного правительства и участие в нем; выступать против поддержки буржуазии в империалистической войне в тот самый момент, когда решаешь, что нужно поддержать Россию “всеми средствами” и придаешь войне в каждой стране подвергшейся нападению характер национально-освободительной войны!

В своих “итогах” Мануильский был вынужден пояснить, почему в эти условия не была включена программа Коммунистического Интернационала, и почему даже число условий допуска уменьшилось с 21 до 5. Его аргумент состоял в том, что в отличие от 1920г. Интернационал больше не подвергается “сегодня опасности быть захваченным центризмом” (21). Способ признать, что это уже давно стало фактом!

Непосредственным практическим результатом этой тактики единства на партийном уровне было раздувание сталинистской организации в Испании с помощью интеграции Социалистической молодежи Сантьяго Каррильо. Время позволяет нам сегодня измерить все его значение…(22).

Для сторонников стихийных действий того времени, попавших в западню “рабочего единства”, Единый фронт ФКП-ФСП июля 1934г. во Франции имел пролетарский характер, что можно было бы противопоставить межклассовому характеру Народного фронта. Каким же было их изумление узнать от VII Конгресса, что сталинизм рассматривал со своей стороны, что Народный фронт имел в качестве условия единство так называемых рабочих партий! Сторонники стихийных действий забывали – и забывают всегда – одну единственную вещь, а именно: на какой почве, на какой базе, на каких принципах устанавливается Единый фронт? Лишь только если он устанавливается на аутентично классовой основе, противоположность между базой и верхушкой может трансформироваться в конфликт, богатый революционными возможностями, и при условии, что существует марксистская партия, которая может победоносно выйти из неизбежных столкновений с реформизмом, вырывая из его объятий новые слои пролетариев. Напротив, оставить в неопределенности этот фундаментальный вопрос, это значит позволить оппортунизму маневрировать как он этого хочет и перенести вопрос на его почву, на ту почву, на которой он смог это делать начиная с февраля 1934г. во Франции, на почву, на которой он это будет делать всегда, почву сотрудничества с силами и институтами демократии.

Оппортунизм со своей стороны хорошо понял то, что мы марксисты уже знаем, а именно, что контроль пролетариата демократией предполагает буржуазно-оппортунистический фронт, рычагом которого является альянс между различными оппортунистическими силами; он знает также, что наиболее эффективная форма этого фронта реализована единством оппортунистических организаций, объединенным оппортунистическим контролем над рабочим классом.

Вопрос левого правительства

Именно существование этого оппортунистического, и в своей основе антипролетарского, фронта обеспечивает его эффективность демократическим чередованием буржуазных правительств, чередованием, которое продолжает сегодня, благодаря иллюзиям, увековечиваемым оппортунизмом и вопреки самому трагическому опыту, производить наихудшие опустошения среди рабочего класса.

Но самая опасная для революционных приготовлений позиция – даже для борьбы за экономические требования! – это все еще позиция сторонников стихийных действий, которые говорят о “независимой классовой борьбе”, но, не колеблясь, представляют приход левого правительства как “победу рабочего класса”.

То, что такое правительство, на самом деле, в определенном смысле является “результатом рабочей борьбы”, это неоспоримо; но только именно в определенном смысле. Самое трудное, однако, это понять, что этот результат не является простым и механическим; гораздо более важен как раз другой факт, тот, что левое правительство также и особенно является результатом маневра буржуазно-оппортунистического фронта, для того, чтобы канализировать и сделать бесплодной пролетарскую борьбу посредством иллюзий изменений, которые дает обновление состава правительства. Очевидно, впрочем, что деморализующий эффект на пролетариат тем более сильный, что состав новый и что переход между его революционным (или по крайней мере боевым) прошлым и его приобщением к правительственному сотрудничеству очень краток.

Для того, чтобы убедиться в катастрофической роли, сыгранной в этом смысле сталинизмом, достаточно напомнить условия, поставленные Димитровым в его Докладе VII Конгрессу Интернационала для формирования “правительства Народного антифашистского фронта”:
“Основным условием для того, чтобы такое правительство единого фронта было создано, является следующее положение:

а) когда государственный аппарат буржуазии серьезно парализован, в такой степени, что буржуазия не в состоянии помешать созданию такого правительства;

б) когда большие массы трудящихся решительно восстают против фашизма и реакции, но еще не готовы подняться на борьбу за советскую власть;

в) когда значительная часть организаций социал-демократии и других партий, которые участвуют в едином фронте, уже требует безжалостных мер против фашистов и других реакционеров и готова бороться совместно с коммунистами ради осуществления этих мер.

Если только правительство единого фронта примет эффективные решительные меры против контрреволюционных финансовых магнатов и их фашистских агентов и ни в какой степени не стеснит деятельность Коммунистической партии и борьбу рабочего класса, Коммунистическая партия поддержит всеми средствами это правительство, участие коммунистов в правительстве единого фронта должно быть определено в каждом частном случае учитывая конкретную ситуацию” (23).

Эти условия тем более обманчивы, что они говорят о ситуации острого политического кризиса, в котором любой активист ожидал бы революционного сигнала. Не является ли момент, “когда государственный аппарат буржуазии серьезно парализован” и “когда большие массы трудящихся решительно восстают против фашизма и реакции” моментом, благоприятным для революционного столкновения? Однако именно тот самый момент, когда необходимо не иметь никаких связей с этим государством, находящимся под страхом паралича и поражения, сталинизм выбрал как благоприятный для “правительства Народного фронта”: делая это, он, следовательно, обещает буржуазии, что в час опасности он бросится к правительству для того, чтобы спасти его лачугу.

Это именно то, что произошло в Испании, где сталинизм пошел в правительство не для того, чтобы разрушить государство, а требуя восстановления его власти и реализуя это на практике. Разумеется, как обычно, наши сегодняшние маоисты пытаются опереться на Димитрова для того, чтобы обвинить ФКП в том, что она предает рабочий класс … предавая сталинизм! Цитата, которую мы привели, показывает степень их клеветы. Оставим это в стороне, ясно, что в Испании, где антагонизмы были более открытыми и где было гораздо трудней навязать пролетариату оппортунистическое единство, демократический метод включал в себя, в отличие от того, что произошло во Франции, применение “рабочими” партиями во главе со сталинизмом открытых репрессий.

Представляем себе о каких, следовательно, “безжалостных мерах против фашистов и других реакционеров” шла речь: ни о чем другом, кроме как об официальном запрете “незаконного” насилия, армии, совершенно безопасной по отношению к фашистам, но эффективной по отношению к трудящимся, когда они позволяют оппортунизму себя одурачивать. Что касается “решительных мер против контрреволюционных финансовых магнатов”, они всегда составляют часть арсенала обещаний, расточаемых радикал-социалистами, которые всегда кричат “долой финансовых богачей!” для того, чтобы иметь возможность лучше продать им свою поддержку.

Следовательно, совершенно недостаточно сказать, что буржуазия “не в состоянии помешать созданию такого правительства”: сталинизм играет на том, что некоторые сектора господствующего класса находятся в оппозиции к левому правительству, для того, чтобы придать этому последнему антибуржуазный вид. Правда состоит в том, что буржуазия в целом нуждается в таком правительстве, и что оно не может появиться на свет и выжить, используя хорошо отлаженную механику парламента без союза с решающими слоями буржуазного класса, его штабом и государственной бюрократией.

Условия, поставленные сталинизмом для участия в правительстве превращаются, следовательно, в ничто: чтобы имелся серьезный политический кризис и чтобы ему могли сделать несколько демагогических обещаний. Следовательно, все, в конечном счете, зависит не от этих так называемых политических условий, поставленных сталинизмом, но именно от требований сохранения социального и империалистического status quo, защитником которого становился сталинизм.

Именно поэтому ФКП остерегалась участвовать в правительстве. Речь шла для нее о том, чтобы быть в состоянии противостоять неизбежной реакции на политику Народного фронта. Она прикрыла свой отказ под противоречивыми предлогами, играя поочередно то на необходимости не отпугнуть буржуазию “для того, чтобы позволить этой последней бороться с фашизмом”, то на первом условии участия в правительстве, поставленном Димитровым, условии, которое предполагало, в формулировке более точной, чем та, которую мы процитировали выше, что “государственный аппарат буржуазии [был бы] уже достаточно дезорганизован и парализован” (24).

Это, разумеется, не помешало ФКП поддержать буржуазное правительство в условиях, когда буржуазное государство не было даже поколеблено. В Испании, напротив, именно дезорганизация государства под ударами гражданской войны протолкнула КПИ в правительство … но для того, чтобы способствовать реставрации этого государства.

Левое правительство и “давление масс”

Рядом с мифологией “Рабочего единства”, связь которого с массовым движением маскировала его оппортунистический характер, рядом с мифом о “завоеваниях”, полученных рабочим классом благодаря левому правительству, другим мифом, расточаемым Народным фронтом, был миф о комбинации левого правительства и “давления масс”, давления, которое сталинизм призвал для того, чтобы отказаться, как это было видно в первой части этого исследования, от марксистской характеристики государства. Но этот вопрос был рассмотрен VII Конгрессом с другой стороны, со стороны организации больших рабочих масс в связи с “правительством Народного антифашистского фронта”. Интернационал беспокоился о том, чтобы побороть колебания рабочих, убеждая активистов, что он принимает в расчет силу социального движения; по той же самой причине он не мог резко порвать с требованием “советов повсюду”, которое уже давно предназначалось для исчезновения после VII Конгресса. Так, например Димитров утверждал в своем докладе:

“Коммунисты и все революционные рабочие должны работать по созданию внепартийных классовых организаций единого фронта на предприятиях, среди безработных, в рабочих кварталах, среди простых людей городов и деревень, организаций избранных массами (а в странах фашистской диктатуры составленных из наиболее значительных активистов движения единого фронта). Только такие организации смогут охватить также в движении единого фронта огромную массу неорганизованных трудящихся, смогут способствовать развитию инициативы масс в борьбе против наступления капитала, против фашизма и реакции и на этой базе, созданию широкого актива рабочих борцов единого фронта, формированию сотен и тысяч беспартийных большевиков [нужно же было об этом подумать!] в капиталистических странах” (25).

Наверняка оппортунизм должен был “принять в расчет” массовое движение, “давление масс”! Но то, чего не могли понять левые оппортунисты – которые по этой причине обречены плестись в хвосте реформизма – это то, что важный вопрос это не столько “давление масс” само по себе, сколько направление в котором оно осуществляется: это вопрос руководства, вопрос партии. И в то самое время, когда Конгресс расхваливал на словах это “движение”, он готовил условия для того, чтобы сориентировать его в направлении уважения существующего государства. Если на самом деле не использовать “движение масс” направляя его, благодаря руководству, которое партия завоевывает в революционной ситуации в таких политических организациях как советы, к восстанию и слому государственной машины, или, направляя его, благодаря влиянию в других организациях, существующих в ситуации, которая не стала еще революционной, к простой, открытой и фронтальной, классовой борьбе против буржуазного класса и его государства, остается только пытаться направить его для того, чтобы заставить сосуществовать с этой машиной.

Выход, который оппортунизм предлагает, следовательно, таким организациям – это становиться организациями контроля и мобилизации рабочих масс не направленных против государства, но подчиненных государству.

История не пожелала, чтобы в 1936г. эти организации приняли во Франции какую бы то ни было устойчивость: контроля, обеспеченного массовым объединением в профсоюзы унитарной конфедерации профсоюзов, оказалось достаточно, чтобы контролировать, в основном, энергию пролетариата. Отметим, в то же время, что это не помешало сторонникам спонтанных действий попытаться вдохнуть в них жизнь, опираясь на идею, что движение масс могло исправить реформистскую ориентацию руководителей: вопреки усилиям сторонников Пивера, которые хотели таким способом противопоставить “Народный фронт n° 2”, фронт масс, “Народному фронту n° 1”, фронту оппортунистического руководства, одной ногой стоящего в правительстве (26). Предприятие обязано было провалиться. Но троцкистские организации, охваченные своим неистовым маневрированием, также полностью впали в эту западню: даже Троцкий дошел до того, что вообразил, что можно было воздействовать на Народный фронт снизу для того, чтобы противопоставить его Народному фронту руководства и, в то же время, притянуть пиверистов (т.е. сторонников Марсо Пивера, лидера левого течения во Французской социалистической партии) к марксизму, ловя их на слове по этому вопросу о комитетах. VII Конгресс Коминтерна, предлагая образование комитетов единого рабочего фронта в городских кварталах, всячески отрицал, в то же время, что они могут быть советами (27).

И еще раз, каков сегодня результат маневрирования, кроме того, что троцкистские течения трансформировали эту тактику в рецепт применимый ко всем временам и во всяком месте, и что они потеряли еще больше в сознании необходимости настоящей партии, организованной на постоянных принципах, ясной программе и наборе определенных тактических возможностей, которая эффективно организует и централизует пролетарскую борьбу и, в историческом плане, берет на себя ее руководство?

Если история уклонилась во Франции от практического вопроса отношений между Народным фронтом и массовыми политическими организациями, она не сделала того же самого в Испании, где реакция пролетариата на франкизм породила всю гамму экономических, политических и военных организаций. Что сделал тогда оппортунизм? Он постарался в период между июлем 1936 и маем 1937гг. перевести их под контроль государства – утопив, когда это было надо, сопротивление в крови – прежде чем просто ликвидировать!

Следовательно, кто является сегодня настоящими наследниками этой “организации давления масс” на левое правительство, как не теоретики “народной власти”, которые, даже после чилийской трагедии и португальского фарса, неисправимо повторяют те же ошибки.

От предательства к признанию

Сталинизм не мог бесконечно скрывать, что за поворотом, представленным как “этап приближающий” к пролетарской революции и диктатуре пролетариата, он, в действительности, прятал не отказ от губительной тактики, а смертельный удар, который он наносил на практике принципам, на которые еще претендовал в теории.

Его контрреволюционная работа была гораздо глубже, чем работа социал-демократии, потому что под флагом защиты родины и демократии, он обещал буржуазии союз не только на время войны (как утверждала социал-демократия в 1914г.), но и на обширный период, который растянется на время реконструкции империалистического государства и экономики! Что касается защиты России, она была знаменем не только союза пролетариата с буржуазией в странах-союзницах, но, что еще хуже, поддержки самым мощным и самым жестоким врагам мирового пролетариата и беднейших крестьянских масс, французского, английского и американского империализма – и особенно этого последнего, который уже тридцать лет подавляет мир своей железной пятой. Наследники Сталина забывают, когда они разоблачают сегодня империализм США, что он никогда не смог бы стать таким мощным без помощи сталинизма!

Было бы невообразимо, что новые поколения сталинистов, смогут бесконечно маскировать их активную защиту status quo и мирового контрреволюционного порядка под фразеологией коммунистической окраски. С необходимостью было нужно, чтобы они решились привести слова в соответствие с их действиями, и когда они это делают сегодня, мы можем лишь поздравить себя с этим признанием, которое подтверждает, наконец, то, что мы всегда говорили. Когда сегодня сторонники “еврокоммунизма”, великие практики Народных и Национальных фронтов, выбрасывают за борт насилие, диктатуру пролетариата, пролетарскую борьбу, тогда как они в течение сорока лет отстаивают в качестве действительных принципов защиту буржуазного парламента, его машины войны против пролетариата и отказ от революции (28) – они стараются, конечно, отнять у пролетариата оружие его освобождения, но они вынуждены признать, несмотря на это силу теории, марксистской теории, которая не может сочетаться ни с какой другой.

Вчера они претендовали на комбинацию коммунизма и демократии и делали из Народных фронтов “этап приближающий” к социалистической революции. Этот этап не только стал обязательным, сегодня они признают, что этот этап, который заменяет коммунистическую революцию и диктатуру пролетариата, является последним: Народный фронт сам стал переходом к социализму. И это еще не все! Сейчас они заявляют, что такой “переход” может осуществиться без левого правительства, но вместе с дополнительным Национальным фронтом, таким, как в Италии или в Испании является Христианская Демократия. В одно прекрасное утро мы проснемся для того, чтобы узнать, что этот “переход” больше не нужен и что таковой имеется, что правительство национального единства – это уже социализм!

Путь, которым проследовал сталинизм – неизбежен. Берегись тех, кто намеревается - по доброй или по злой воле, в политике это имеет малое значение, результаты будут теми же самыми – опираться на всю мифологию антифашизма и Народных фронтов для того, чтобы сражаться против открытого ренегатства наследников Сталина: они не отдают себе отчет, что они размахивают знаменем, которое не имеет другой функции, кроме как маскировать отречение в целом; они не отдают себе отчет, что они строят на песке, и что рано или поздно их конструкция обрушится, оставляя их неподготовленными перед грубой альтернативой: или демократия или коммунизм!

Потребность облегчить это исследование вынудила нас лишить его целой части, описывающей события, впрочем, широко обсуждаемой в статье посвященной “Контрреволюционной функции демократии в Испании”, опубликованной в n° 71 этого журнала, также как и в серии, озаглавленной “Уроки Народного фронта (1936), появившейся в nn° 227 и 228 газеты “le Proletaire”. Мы приглашаем читателя обратиться к ним.

Антифашизм Народного фронта, на самом деле был гораздо в меньшей степени знаменем действительной борьбы против фашизма, чем знаменем подготовки империалистической войны, как это подтверждают следующие эпизоды, в которых эта цель представляется как принцип правительственных действий. Когда в начале 1938г. Блюм столкнулся с парламентскими трудностями, которые привели к правительственному кризису, он сообщил о следующих замечаниях послу Соединенных Штатов Буллиту, который представляет их в следующих словах: “Он мне рассказал, что ему было легко разбить эту оппозицию не делая даже призывов, но предоставляя свободное развитие физической силе народа… Но он добавил, что отказался взять на себя такую ответственность из опасения ослабить свою страну перед лицом возрастающей угрозы Германии” Позже Блюм должен был подтвердить эти слова Лефранку (G. Lefranc, “Histoire du front populaire (1934-1938)”, Ed. Payot, Paris, 1965, p.251).

Другая история доказывает, что нужно читать англосаксонских политиков для того, чтобы знать то, что в действительности думают французские “левые политики”. В своей книге “Перед лицом диктаторов” (Париж, 1964), Энтони Иден сообщает в свою очередь то, что рассказал ему по поводу Испании Дельбос, радикал-социалист, министр иностранных дел в правительстве Блюма, “Французское правительство предпочло бы, чтобы республиканское правительство Испании победило. Но оно не думало, что его интересы неизбежно будут под угрозой, если победит Франко. Угроза могла прийти только из Германии или Италии.” (цитируется также G. Lefranc, op. cit., p. 583). Из этих двух эпизодов видно, как проявляется “большое отличие” между “левыми политиками” в целом и другими буржуазными политиками: тогда как вторые реагируют немедленно согласно интересам буржуазии, первые, прежде чем осмелиться на это, теряют одну секунду на то, чтобы сделать реверанс великим принципам, которые они стараются регулярно попирать.

На эту тему мы отсылаем читателя к статье “Рим и Москва”, появившейся в “Il Lavoratore” 17 января 1923г. и воспроизведенной в нашей брошюре “Коммунизм и фашизм” (“Communisme et fascisme”, Edition Programme Communiste, 1970).

Эта константа также хорошо проявляется как в событиях в Астурии так и во время самой гражданской войны, когда прямым результатом подавления майского движения 1937г. было дискуссионное предложение из 13 пунктов, сделанное Негрином франкистам (см. “Programme Communiste” n° 71).

Эта позиция была предметом долгого анализа в журнале, издаваемом Левой в эмиграции, “Bilan”, 1934, pp. 113-121.

Вот цитаты из книги Бауэра, озаглавленной “Восстание австрийских рабочих, его причины и последствия”. К сожалению, они взяты из вторых рук (выдержки из статьи, появившейся в “Correspondence Internationale” n° 42-43 от 28 апреля 1934г. под заголовком “Признание Отто Бауэра”, за подписью австрийского сталиниста), но они так хорошо соответствуют духу австро-марксизма, что читатель извинит нас за то, что мы не потратили время на ее проверку:
“Мы всегда предлагали разносторонние уступки для того, чтобы дать возможность для мирного решения. Мы дали знать Дольфюсу, что мы готовы предоставить правительству конституционным путем два полных срока власти по два года…. Мы даже заявили о готовности сделать уступки идее корпоративной организации ради того, чтобы прийти к соглашению… Еще утром в понедельник 12 февраля социал-демократы Нижней Австрии обсуждали с социал-христианскими политиками о возможности еще избежать в последний момент катастрофы. Четырьмя часами позже эти же самые социал-демократы были арестованы … Руководство партии сожалело. Оно хотело избежать борьбы, пока правительство не совершило один из этих актов. Но возбуждение значительной части рабочего класса уже было таким, что предупреждения руководства партии оказались бесполезными”.

Вот как социал-демократия сражается с фашизмом: она пытается вести переговоры для того, чтобы объяснить ему, что она может сделать так, что ему не надо будет прибегать к методам гражданской войны, и она пытается до конца помешать пролетариату использовать его собственные методы. Когда, не смотря ни на что, он это делает, она продолжает пытаться парализовать его. И если, как тогда бывает, враг становится победителем … социал-демократия сожалеет! Она не сражается с фашизмом, она сожалеет о его победе!

Цит. Троцким в “Германская революция”, “Comment vaincre le fascisme” (“Как победить фашизм”), Ed. Buchet-Chastel, Paris 1973, p. 100.

“Le tournant de l’Internationale Communiste” (“Поворот Коммунистического Интернационала”), ibid., p. 39.

“La revolution allemande” (“Германская революция”), ibid., p. 85.

“La revolution allemande” (“Германская революция”), ibid., p. 84.

Trotsky, “Le mouvement communiste en France” (“Коммунистическое движение во Франции”), Ed. De Minuit Paris, 1971, p. 566.

“Соотношение социальных и политических сил в Италии”, статья опубликована в “Rassegna Comunista” 30 и 31 октября 1922г. и переведена на французский в “Communisme et fascisme”, op. cit., p. 79-80.

См. статью “Уроки Народного фронта (1936)”, появившуюся в “Le Proletaire” nn° 227,228.

Цит. по: Y. Craipeau, “Le Mouvement trotskyste en France” (“Троцкистское движение во Франции”).

“Пути, которые ведут к носкизму”, напечатана 14 июля 1921г. в “Il comunista”и вновь опубликована в “Communisme et fascisme”, op. cit., 45-48.

Пункт 7 из “Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма (Резолюция по докладу товарища Димитрова, принятая VII Конгрессом Коминтерна 20 августа 1935г.)”, “L’Internationale Communiste” n° 17-18, сентябрь 1935, стр. 1467.

Мануильский, “Итоги VII Конгресса Коммунистического Интернационала”, “L’Internationale Communiste”, n° 20, p. 526.

См. “Le Proletaire” n° 227.

По вопросу профсоюзного единства в 1936г. см. “Le Proletaire”, n° 228.

“Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса в борьбе против фашизма (доклад Димитрова VII Конгрессу Коммунистического Интернационала – стенографический отчет)”, “L’Internationale Communiste” n° 17-18, p. 1308.

“Итоги VII Конгресса …”, op. cit., p. 1533.

В момент написания данной статьи Сантьяго Каррильо был еще генеральным секретарем Коммунистической партии Испании и занимал крайние оппортунистические позиции.

“Доклад Димитрова”, op. cit., p. 1297.

“Резолюция по докладу Димитрова …”, op. cit., p. 1466.

“Доклад Димитрова”, op. cit., p. 1282.

Как свидетельство всех этих злоключений можно прочесть книгу: Daniel Guerin: “Histoire du Front populaire, revolution manquee” (“История Народного фронта, упущенная революция”), Julliard, Paris, 1963.

См. на эту тему статью “Народный фронт и комитеты действий” из: “Коммунистическое движение во Франции”, op. cit., p. 536-541.

Интересно отметить, что советский неосталинизм, если можно принять в расчет ложную видимость верности по сравнению с полным предательством “еврокоммунизма”, также не минует этап признаний.

Так два советских историографа, М. Ф. Лейбзон и К. К. Сириня, в своей книге “VII Конгресс Коммунистического Интернационала” (мы имеем перед собой ее итальянское издание, Editori Riuniti, Rome, 1975) представляют псевдолевую тактику “третьего периода” вызванной чрезмерной доктринальной твердостью, оставленной VII Конгрессом, смысл которого, якобы, состоял в возврате к преемственности ленинской традиции!
Конечно, одна ложь преследует другую. Однако, для того, чтобы построить вторую, нужно признать как ошибочный тезис, который до того поддерживался сталинизмом, согласно которому VII Конгресс был простым “тактическим маневром”, для того чтобы признать, что он есть конечная точка сталинского оппортунизма, лживо именуемого “ленинизмом”.

Госкап-сайт