Кронштадт: поворотный пункт русской революции
Со времени Кронштадтского мятежа прошло 90 лет, и все эти годы он занимал важное место в спорах о русской революции. Для буржуазного мира – это подтверждение «кровавости» большевистского режима, думавшего только о сохранении своей власти. Для анархистов и некоторой части «левых коммунистов» - это свидетельство измены большевиков делу революции. Для многих защитников большевизма – это подавление мелкобуржуазного контрреволюционного мятежа против Советской власти.
Эти суждения всегда носили оттенок оценки правоты или виновности той или иной стороны конфликта. Целью этой статьи является понимание того, чем был Кронштадт с точки зрения объективного хода русской революции. Ленин не мог дать такого понимания просто потому, что революция еще не закончилась. И даже Троцкий в своей статье 1938 года («Шумиха вокруг Кронштадта») не мог этого сделать, поскольку настаивал на «рабочем» характере СССР. А, значит, не мог и понять поворота от рабочего государства к государству буржуазной бюрократии государственного капитализма.
Чтобы верно оценить историческое место Кронштадта, нужно еще раз вспомнить об историческом месте русской революции. Придется опять привести наиболее исчерпывающее определение задач российского пролетариата, данное Лениным осенью 1915 года: «Задача пролетариата России - довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе. Эта вторая задача теперь чрезвычайно приблизилась к первой, но она остается все же особой и второй задачей, ибо речь идет о разных классах, сотрудничающих с пролетариатом России, для первой задачи сотрудник – мелкобуржуазное крестьянство России, для второй - пролетариат других стран» (В.И. Ленин, ПСС, т.27, стр.49-50).
Мировая война, породив системный кризис капиталистической системы, давала надежду, что если рабочие России установят свою диктатуру, выполнив задачи буржуазной революции, то рабочие Европы, установив, по их примеру, диктатуру пролетариата у себя, помогут им перейти к социализму. Социалистическая революция мыслилась только в мировом масштабе! Но революция в Европе потерпела поражение. Каков итог? «Мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца как никто» (там же, т. 44, стр. 144-145). «Мы отступили к государственному капитализму» (там же, стр. 229).
Это объективный факт: в национальных рамках революция в России оставалась буржуазной. Но ее осуществила диктатура рабочего класса, а экономический базис требует обязательного соответствия надстройке. Значит, базис неизбежно должен был породить социальную силу, которая уничтожит диктатуру пролетариата.
Историю не обманешь: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самогò старого общества» (К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч., т. 13, стр. 7).
Это значит, что никакая «самая правильная» политика не могла вопреки историческим законам привести нашу страну к социализму. Кого бы вы не считали правыми, большевиков, анархистов, меньшевиков или эсеров, они не могли 150-миллионную крестьянскую Россию, идущую к капитализму, заставить двигаться дальше него. Но диктатура пролетариата в России была установлена под руководством большевиков, и никакая другая партия не была способна эту задачу выполнить. Большевики не всегда были правы, но они были правы в главном. И этот факт перевешивает все остальные.
Вопрос остается только в том, как и когда произошел слом диктатуры пролетариата. Это и определит место Кронштадтского мятежа в этом процессе.
Придя к власти, большевики немедленно «довели буржуазно-демократическую революцию до конца»: провели самую радикальную земельную реформу, приняли законы о равноправии представителей всех наций и конфессий и т.д. Т.е. расчистили пространство для развития капитализма. Но капиталистическим производственным отношениям диктатура пролетариата не нужна, она ей враждебна. Это, значит, эти капиталистические отношения с первого дня должны были начать борьбу за ее уничтожение. Разрешение этой проблемы, однако, было отложено на три года, поскольку проведенные буржуазно-демократические преобразования пришлось защищать от союза помещиков и … буржуазии, для которых союз с аристократией был гарантом в борьбе против рабочих.
Рабочие обладали политической властью в виде системы Советов и правящей пролетарской партии. Но единственным реальным шагом к социализму в экономике был только рабочий контроль. Последовавшая за началом гражданской войны массовая национализация таковым не являлась. Вернее, она могла рассматриваться такой только при власти рабочего класса. Но сама по себе эта политическая власть недолговременна, если не опирается на экономическую власть. Рабочий контроль был лишь прелюдией к ней, но и он сошел на нет после национализации А последняя была неизбежной, как следствие саботажа буржуазии и развязывания ею гражданской войны. Дальнейшая война, разруха, экономическая блокада со стороны капиталистических стран привели к закрытию большей части производств. Одни рабочие ушли на фронт, откуда многие из них не вернулись, другие в органы власти и в партийные аппарат, другие подались в деревню. Произошло распыление, деклассирование подавляющего большинства рабочего класса России. На предприятиях оставались далеко не самые передовые кадры – самых надежных требовал фронт, государственный и партийный аппарат и т.д.
Ситуация усугубилась тем, что часть левых партий либо перешла на сторону контрреволюции, либо так или иначе вела антибольшевистскую деятельность. В результате и в Советах в подавляющем большинстве остались только большевики.
Таким образом, вся экономическая, а, по сути, и политическая власть оказалась в руках аппарата. Т.е. в руках бюрократии. Какой бы революционный состав она не имела изначально – это слой, заинтересованный в получении и сохранении привилегий по отношению к рабочему классу, заинтересованный (объективно, независимо от того, что думали его члены) в превращении в правящий класс буржуазной бюрократии. Ситуация обострилась к концу гражданской войны, когда всеобщая разруха испарила почти весь пролетариат, а в органы власти хлынула массы чиновников дореволюционных времен, понявших, что возвращения к прежним порядкам уже не будет.
Вся эта обстановка разлагающе действовала на аппарат, часть которого почувствовала вкус к власти и к выгодам, которая она несет. В стране надвигался голод, экономика стояла, и в массах зрело недовольство, как продолжением политики «военного коммунизма», так и злоупотреблениями новых чиновников.
Это и стало причиной Кронштадта. Троцкий лишь отчасти прав, когда пишет в вышеуказанной статье: «Кронштадтское восстание было только эпизодом в истории взаимоотношений между пролетарским городом и мелкобуржуазной деревней … От длинного ряда других мелкобуржуазных движений и восстаний Кронштадт отличался только большей внешней эффектностью. Дело шло о морской крепости, самым Петроградом. Во время восстания выпускались прокламации, работало радио. … в 1917 году имя Кронштадта было окружено революционным ореолом» («Бюллетень оппозиции», № 66-67).
Нет, главное отличие от всех прочих восстаний состояло в том, что он стал лишь наиболее ярким выражением неприятия значительного большинства крестьянства и значительной части рабочего класса, политики правящей партии. Такого еще не было после 1917 года. Именно поэтому Ленин, выступая на Х съезде РКП (б) говорил о Кронштадте: «Эта мелкобуржуазная контрреволюция, несомненна, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые» (В.И. Ленин, ПСС, т. 43, стр. 24). Разумеется, такая ситуация имела вполне объективный характер результата гражданской войны. Настойчивое продолжение политики «военного коммунизма», однако, всерьез обострило как эти последствия, в виде разрухи и голода, так и усилила произвол бюрократии, о чем твердилось уже весь 1920 год даже в рядах самой большевистской партии. Ленин сам определил в декабре того же года: «государство у нас рабочее с бюрократическим извращением» (там же, т. 42, стр. 208).
Это, разумеется, еще не повод переходить на антибольшевистские позиции. Здесь можно согласиться с Троцким: «Ленин в течение 1921 года не раз открыто признавал, что упорство партии в отстаивании методов военного коммунизма превратилось в грубую ошибку. Но разве это меняет дело? Каковы бы ни были ближайшие или более отдаленные причины кронштадтского восстания, оно, по самому существу своему, означало смертельную угрозу диктатуре пролетариата. Неужели же пролетарская революция, только потому, что она совершила политическую ошибку, должна была, в наказание самой себе, прибегнуть к самоубийству?» («Бюллетень оппозиции» № 66-67).
Дело не в ошибке большевиков или в правоте или в неправоте Кронштадта, а в ограниченности, с точки зрения пролетариата, русской революции. В отсутствие революции на Западе, пролетариат России рано или поздно должен был потерпеть поражение если не от белых армий, то от очищенного им фундамента для развития капиталистических производственных отношений. Российский рабочий класс отдал все силы для защиты от контрреволюции, для того, чтобы продержаться до победы европейского пролетариата. Он принес себя в жертву международной революции, так ее и не дождавшись. Да, при этом он выполнил вполне объективные задачи буржуазно-демократической революции в России. Но дальше, к социализму, он идти не мог.
Однако его партия все еще находилась у власти. К этой ситуации лучше всего подходят слова Энгельса из «Крестьянской войны в Германии»: «Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство. То, что он может сделать, зависит не от его воли, а от того уровня, которого достигли противоречия между различными классами, и от степени развития материальных условий жизни, отношений производства и обмена, которые всегда определяют и степень развития классовых противоречий. То, что он должен сделать, чего требует от него его собственная партия, зависит опять-таки не от него самого, но также и не от степени развития классовой борьбы и порождающих ее условий; он связан уже выдвинутыми им доктринами и требованиями, которые опять-таки вытекают не из данного соотношения общественных классов и не из данного, в большей или меньшей мере случайного, состояния условий производства и обмена, а являются плодом более или менее глубокого понимания им общих результатов общественного и политического движения. Таким образом, он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен сделать, невыполнимо. Словом, он вынужден представлять не свою партию, не свой класс, а тот класс, для господства которого движение уже достаточно созрело в данный момент. Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в ото ложное положение, тот погиб безвозвратно» (К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч., т. 7, стр. 422-423).
Так было и с Октябрьской революцией и партией большевиков. Являясь партией пролетариата, она столкнулась с «вынужденной необходимостью обладать властью» для решения задач не своего класса, а буржуазного, поскольку сама буржуазия была неспособна совершить свою собственную революцию из страха перед пролетариатом. Ее единственной надеждой (об этом говорилось открыто) была европейская революция, где, как ей казалось, условия «для господства представляемого ей класса» «созрели». Но надежда все не оправдывалась, и РКП (б) должна была «в интересах самого движения», т.е. с целью продержаться до международной революции, отстаивать завоевания революции буржуазно-демократической. И она могла это делать, главным образом, буржуазными методами, поскольку только для них условия и «созрели».
Была создана постоянная армия, вместо обещанной милиции, с соответствующей структурой и дисциплиной. Да, в ней сохранялись еще многие элементы демократизма, но по сути это была армия буржуазного государства.
Была централизована экономика и сведен на нет рабочий контроль. Это также было необходимо, чтобы выжить в гражданской войне. Были, разумеется, примеры, когда рабочие сами налаживали производство и управление своими предприятиями, но это были отдельные примеры, и удержать экономику от развала они не могли. Тем более в условиях разрухи и распыления рабочего класса. Это было под силу только государству, сконцентрировавшему в своих руках почти всю промышленность. Но при этом, говоря словами Энгельса, «капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности, до высшей точки» (там же, т. 20, стр. 290).
Была сконцентрирована власть в руках советского правительства, а власть Советов осталась лишь номинальной. И это понятно. Во-первых, чтобы выиграть гражданскую войну, нужна была строжайшая централизация. Во-вторых, социалистические партии если не переходили на сторону контрреволюции, то, в лучшем случае колебались. В-третьих, к концу гражданской войны мало что осталось от носителя этой власти – рабочего класса.
Т.е. «в интересах самого движения», т.е. в интересах рабочего класса, большевикам пришлось отстаивать его диктатуру буржуазными методами. Это неизбежно вело к формированию экономической, политической и военной основы для господства государственного капитализма. С этим нельзя было ничего поделать – это прямое следствие буржуазной природы революции в национальных рамках. Социалистическая революция могла победить только в мировом масштабе, где она потерпела поражение. Без этой международной революции отступление рано или поздно должно было дойти до той точки, когда формирующиеся структуры государственного капитализма вступили в прямое противоречие с устремлениями «своего класса».
Именно это и был момент Кронштадта. Да, Ленин и Троцкий были правы, когда характеризовали это восстание мелкобуржуазным. Таковым стал к тому времени состав кронштадтцев, лучшие пролетарские кадры которых давно были направлены на фронты гражданской войны. Беда только в том, что и рабочий класс встал здесь в хвост мелкой буржуазии. Ведь в начале 1921 года бурлил и весь Петроград. Шли забастовки и демонстрации, выдвигались лозунги перевыборов Советов и даже созыва Учредительного собрания. О том, что, по крайней мере, часть рабочего класса оказалась в этот момент против большевиков, признавал позже и сам Ленин. Власть была вынуждена ввести в городе военное положение. Мосты развели, а ледоколы кололи лед на Неве, чтобы затруднить сообщение между разными районами Петрограда. А кронштадтцы наведывались в Питер. Нет, Кронштадтский мятеж – это отнюдь не рядовой «эпизод» борьбы с мелкобуржуазной контрой. Это момент, когда пролетарская революция не могла не только продолжать свое восхождение, но и не отступать. Был введен НЭП, давший простор для развития классических рыночных частнособственнических отношений. Началась нисходящая фаза революции.
Могла ли ситуация измениться в случае победы Кронштадта? Во-первых, законы общественного развития едины для всех. Если в России не было объективных условий для социалистического развития, то никакая партия их создать не могла. Более того, в России не было другой политической силы, которая по своей организованности, численности, интеллектуальному уровню и авторитету могла бы сравниться с РКП (б). «Вопреки всем ошибкам и злоупотреблениям, большевистская партия в данный момент представляет собой большую организованную, разумную и надежную силу, которой несмотря ни на что следует доверять. У революции нет иной основы, и она не поддается более глубокому обновлению», - писал Виктор Серж («От революции к тоталитаризму: воспоминания революционера», изд. «Оренбургская книга», НПЦ «Праксис», 2001, стр. 137).
Следует также вспомнить, что приход к власти меньшевиков и эсеров в период гражданской войны регулярно становился мостиком для прихода к власти откровенно контрреволюционных партий. Анархисты? Можно посмотреть, как они воспользовались своим огромным влиянием в революционной Испании 1936 года: они просто отдали власть буржуазии.
Во-вторых, какой ценой могла быть достигнута эта победа в до основания разрушенной стране? Только ценой новой гражданской войны. При этом победивший Кронштадт все равно был слишком слаб для победы. Ему пришлось бы опереться на помощь более откровенных противников Советской власти, которые поначалу соглашались даже на «Советы без коммунистов». Ибо очевидно, что это стало бы пустым словом, переходным моментом для откровенно буржуазной власти.
Ленин не случайно подчеркивал, что зарубежная пресса кинулась в поддержку восставшего Кронштадта: «За две недели до кронштадтских событий в парижских газетах уже печаталось, что в Кронштадте восстание. Совершенно ясно, что тут работа эсеров и заграничных белогвардейцев, и вместе с тем движение это свелось к мелкобуржуазной контрреволюции, к мелкобуржуазной анархической стихии. Это уже нечто новое … Тут проявилась стихия мелкобуржуазная, анархическая, с лозунгами свободной торговли и всегда направленная против диктатуры пролетариата. И это настроение сказалось на пролетариате очень широко. Оно сказалось на предприятиях Москвы, оно сказалось на предприятиях в целом ряде пунктов провинции. Эта мелкобуржуазная контрреволюция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые, потому что мы имеем дело со страной, где пролетариат составляет меньшинство, мы имеем дело со страной, в которой разорение обнаружилось на крестьянской собственности, а кроме того, мы имеем еще такую вещь, как демобилизация армии, давшая повстанческий элемент в невероятном количестве. Как бы ни была вначале мала или невелика, как бы это сказать, передвижка власти, которую кронштадтские матросы и рабочие выдвинули, - они хотели поправить большевиков по части свободы торговли, - казалось бы, передвижка небольшая, как будто бы лозунги те же самые: “Советская власть”, с небольшим изменением, или только исправленная, - а на самом деле беспартийные элементы служили здесь только подножкой, ступенькой, мостиком, по которому явились белогвардейцы. Это неизбежно политически» (В.И. Ленин, ПСС, т. 43, стр. 24).
Опасность была реальной. Виктор Серж в вышеупомянутой книге (стр. 159), сообщает о едва не свершившемся восстании полка в Ораниенбауме в поддержку Кронштадта. Его удалось предотвратить, командир полка был арестован. «Тот, бывший офицер императорской армии, высказался с резкой прямотой: “Долгие годы я ждал этого часа. Я ненавижу вас, палачи России”».
«Долгие годы» ждали этого момента и другие вожди контрреволюции. Как бы искренне не считали простые матросы Кронштадта, что они борются за продолжение революции, их переворот стал бы лишь классическим Термидором. Трагедия революции состояла в том, что и их подавление тоже было Термидором, началом перерождения и упадка революции. С той лишь разницей, что он пошел медленней, поскольку революционные кадры оставались в структурах власти, и далеко не все они поддавались этому перерождению. Не подавить мятеж большевики не могли: «революция потому и революция, что все противоречия развития она сводит к альтернативе: жизнь или смерть» (Троцкий, «Моя жизнь», «Книга», М., 1990, т.2, «, стр. 211).
В марте 1921 г. стоял вопрос «жизнь или смерть» революции. Она выжила, выступив, по сути, против, в значительной мере, против рабочего класса. Да, «деклассированного», как говорил тогда Ленин, но другого тогда уже (и еще) не было. Этот был момент, когда бюрократия, пусть еще и наполненная революционными кадрами, встала, пусть и вынуждено, против класса, который ее выдвинул. Начался процесс расхождения между ними, который через несколько лет приведет к сталинской контрреволюции.
Виктор Серж пишет: «В эти черные дни Ленин сказал одному из моих друзей буквально следующее: “Это Термидор. Но мы не дадим себя гильотинировать. Мы совершим Термидор сами!”» (там же). Трудно сказать, насколько точно переданы слова Ленина, но получилось именно так. Такой Термидор давал еще надежду, вскоре погасшую, дождаться-таки революции в Европе. Так или иначе, Кронштадт стал свидетельством окончания восходящей стадии пролетарской революции, как в России, так и в мире, началом ее удушения и утверждения власти бюрократии. Не потому, что в этом были «виноваты» большевики и их вожди, а потому, что у российского пролетариата не было сил и условий для дальнейшего подъема революции, а пролетариат Европы оказался неспособен его поддержать.
Всеобщий кризис, охвативший тогда капитализм, оказался кризисом еще в рамках капиталистической общественной формации, и у капитализма еще было время для исторического развития. Сейчас назревает новый системный кризис, который вновь поставит вопрос «кто кого?». В этот период марксистская партия должна войти во всеоружии понимания исторического процесса и во всеоружии революционного большевистского опыта, как положительного, так и отрицательного. Задача мировой пролетарской революции должна быть выполнена. Тогда не будет и новых Кронштадтов.«Мировая революция» №15, апрель 2011