Возвращение к предыдущей
частиТребуется новая программа
(Продолжение)Основные пути развития капитализма в ХХ веке
IV
Теория государственного капитализма, безусловно, не является изобретением автора. Возникнув еще в начале века, она завоевывает себе все больше и больше сторонников в самых разных странах мира, в т.ч. и в России.
Среди марксистов одним из первых (возможно против собственной воли) об этом заговорил Бухарин уже в первых своих работах, посвященных империализму – монополистической стадии капитализма. В статье “Мировое хозяйство и империализм” он пишет: “Весь процесс, взятый в его общественном масштабе, имеет тенденцию превратить все “национальное” хозяйство в единое комбинированное предприятие с организационной связью между всеми отраслями производства” (Н.И. Бухарин “Проблемы теории и практики социализма”, М., Политиздат, 1989, стр. 51). Рассматривая тенденцию огосударствления экономики, он ведет ее дальше, преувеличивая и мысленно доводя до конца процесс, который, на самом деле, находился еще в начальной стадии. Он считает, что “передовые страны современного капитализма” (напомню, эти строки написаны в 1915 году) приняли в значительной степени форму “единого гигантского комбинированного треста” (там же, стр. 79). Он называет его “государственно-капиталистическим трестом” (там же, стр. 78), а сложившуюся социально-экономическую систему “государственным капитализмом”.
Однако, по крайней мере для передовых стран того времени, темпы, с которыми осуществлялась указанная тенденция, оказались явно преувеличенными. Западные государства не превратились в “единый гигантский комбинированный трест”. Связь между государством и монополистическим капиталом получила более сложную форму, при которой монополии в основном сохранили свой независимый характер. Система получила общепринятое название “государственно-монополистический капитализм”, введенное Лениным (см. например, “Грозящая катастрофа и как с ней бороться”), термин госкапитализм стал применяться к тем государствам, в которых указанная Бухариным тенденция действительно дошла до своей
полной реализации.В той же работе Бухарин дает обоснование “национального” этапа государственно-монополистического капитализма (ГМК) (не употребляя, естественно, этот термин), который продлился, в конечном итоге, до середины ХХ века: “Процесс организации (которая, между прочим, вовсе не является целью или движущим мотивом господ капиталистов, как это утверждают их идеологи) стремится выйти за пределы “национальных” рамок, но здесь имеются препятствия, гораздо более существенные. Во-первых, гораздо легче преодолеть конкуренцию в “национальном” масштабе, чем в масштабе мировом; во-вторых, имеющаяся разница хозяйственных структур и, следовательно, издержек производства делает невыгодным соглашения для передовых “национальных” групп; в-третьих, связанность с государством и его границами сама представляет все более растущую монополию, которая обеспечивает дополнительные прибыли” (там же, стр. 53). Несколько дальше он продолжает: “Если раньше, в эпоху свободной конкуренции, достаточного было простого проникновения товаров на чужые рынки и такая хозяйственная оккупация могла удовлетворить капиталистов вывозящей страны, то в нашу эпоху интересы финансового капитала требуют, прежде всего, роста своей собственной государственной территории, т.е. диктуют завоевательную политику, непосредственное давление военной силы, империалистический грабеж” (там же, стр. 56-57).
И уже как вывод: “Так наряду с интернационализацией хозяйства и интернационализацией капитала происходит чреватый крупнейшими последствиями процесс “национального” связывания капитала, процесс его “национализации”” (там же, стр. 57).
В этой, пожалуй, лучшей работе Бухарина, заслужившей высокую оценку Ленина, очень хорошо обосновано то, что на данном историческом этапе (первая половина ХХ века) положительный эффект обобществления производства в рамках отдельных государств перекрывал отрицательные последствия относительной изоляции национальных капиталов, их “национализации”. Естественно, речь идет о “положительном эффекте” в смысле экономического роста. Причем
, этот эффект был больше там, где большей была “национализация”: СССР, фашистская Германия, Италия, Япония. Но по мере развития производительных сил огосударствление капитала исчерпывало свои возможности, больший эффект стала давать “интернационализация хозяйства и интернационализация капитала”, которая и стала доминировать в развитии капиталистического мира.Неизбежность такого поворота была очевидна и для Бухарина: “Конечно, в “последнем счете” тенденция к интернационализации все же бы восторжествовала, но после значительного периода жесточайшей борьбы между общественно-государственными трестами” (там же, стр. 90). Его исследования показывают капитализм эпохи, когда заканчивается тот период, в течение которого мировую экономику еще можно (пусть и с оговорками) представить как сумму национальных капитализмов, расширяющихся за счет захвата колоний. Поскольку, после завершения раздела мира, такая возможность исчерпывается, капитализм для своего дальнейшего развития должен обеспечить взаимное проникновение капиталов через национальные границы. Но инерция исторического развития и межимпериалистические противоречия толкали мировые державы на такое разрешение сложившегося противоречия, которое подчинило бы мировой рынок тому или иному государству или группировке государств. Мировая война, следовательно, была неизбежна. Но для того, чтобы капитализм вышел на новый продолжительный период своего поступательного развития, должен был произойти не просто передел мира, а такой передел, при котором та или иная держава своим господством обеспечивала бы процесс интернационализации капитала, что было необходимым условием для дальнейшего роста обобществления производства, которое теперь может происходить лишь в мировом масштабе.
Первая мировая война такую задачу не выполнила. Крупнейшие мировые державы сохранили “национальный” характер своих экономик. Прирост территории за счет Германии и Австрии был слишком мал, а тут еще и Россия “выпала” из мирового рынка. Уже с 1931 года силовой передел мира возобновляется вторжением Японии
в Китай. Лишь к исходу второй мировой войны противоречие получило свое временное разрешение. Мир, в основном, оказался поделен на сферы влияния двух мировых держав – СССР и США. При этом большая часть мира, включая и другие передовые страны капитализма, оказалась подчиненной экономическому, военному и политическому господству США. Создав под своей эгидой относительно единый рынок крупнейших капиталистических держав, обеспечив процесс взаимной интеграции капиталов, США обеспечили и главенствующую роль процесса интернационализации капитала.Создание общего рынка передовых капиталистических держав потребовало и обобществления колоний. В результате колониальная система распалась. Большинство бывших колоний остаются, при этом, объектами империалистической эксплуатации. Правда, теперь более или менее коллективной.
Включение в процесс глобализации стран, где велико было участие государства в управлении, стал неизбежен. Поскольку этот процесс осуществляется крупнейшими и богатейшими странами мира, они, благодаря этому, обеспечили такой рост производительности труда, который не доступен отсталым национальным экономикам, которые вынуждены были перейти к монетаристским реформам, на чем, к тому же, настаивали богатые кредиторы, прежде всего МВФ, заинтересованные в большей открытости рынков развивающихся государств. Первыми “сломались” страны Латинской Америки, затем пришел черед Восточной Европе и СССР. Однако, капитал продолжает стремиться к расширению и уничтожению всех преград на этом пути. И вот уже экономический застой, приведший к финансовому кризису, охватил и доселе динамично развивающихся азиатских “драконов”, страны АСЕАН и даже Японию, которая свой вклад в глобализацию сочетала с относительной закрытостью своего рынка для чужих товаров. Телекомментаторы даже для
Японии употребляют порой выражение “тоталитарное общество”. Либерализация экономики неизбежна и для этих стран. Как и определенная либерализация их политических режимов.Эхо экономических потрясений докатывается и до пока еще динамично развивающегося Китая. Пекинские вожди “строительства социализма с китайской спецификой” на последнем съезде КПК приняли решение о массовой приватизации. То ли еще будет!
Конечно, наиболее трудным переход от замкнутой модели экономики оказывается там, где роль государства была наибольшей, где, следовательно, мировому и местному капиталу приходится ломать больше всего. Речь идет, конечно, о т.н. “социалистических странах”. Конечно, и их можно было бы “полегче” вводить в мировой рынок, постепенно и под контролем государства выводя в свободное плавание мощные “советские” монополии. Но международный капитал требовал “гайдаровский” вариант реформ, да и своим “прихватизаторам” уж очень не терпелось нахапать.
Но вернемся к госкапиталистической части бухаринской теории.
Преувеличивая уровень огосударствления и организованности империализма начала века, его способность преодоления анархии производства (на это обратил внимание Ленин в своем выступлении на
VIII съезде РКП(б)) Бухарин, тем не менее, в значительной степени верно оценил господствовавшие тогда тенденции и невольно предсказал капитализм, который мы видим в Германии, Италии, Японии, СССР в 30-е годы. Продолжая свои исследования, он завершает в 1916г. статью “К теории империалистического государства”. В ней он пишет: “Государственная власть всасывает, таким образом, почти все отрасли производства; она не только охраняет общие условия эксплуатационного процесса; государство все более и более становится непосредственным эксплуататором, который организует и руководит производством как коллективный собирательный капиталист” (цит. По С. Коэн: “Бухарин. Политическая биография”, М. “Прогресс”, Минск, “Беларусь”, 1989, стр. 56).Доводя указанную логику до конца, он теоретически описывает, как конечный результат, возникновение несоциалистической плановой экономики: “Если бы был уничтожен товарный способ производства … то у нас была бы совершенно особая экономическая форма; это был бы уже не капитализм, так как исчезло бы производство товаров, но еще менее это был бы социализм, так как сохранилось бы (и даже бы углубилось) господство одного класса над другим” (там же, стр. 59). В 1928г. он добавляет: “Здесь существует плановое хозяйство, организованное распределение не только в отношении связи и взаимоотношений между различными отраслями производства, но и в отношении потребления. Раб в этом обществе получает свою часть продовольствия, предметов, составляющих продукт общего труда. Он может получать очень мало, но кризисов все-таки не будет” (там же).
Общество “победившего социализма” (особенно если взять в качестве образца СССР начала 30-х годов) в значительной степени им было предсказано. И, как было показано выше, – это общество было капиталистическим. Бухарин, однако, отрицал, что оно возможно на практике. Он полагал, что “национальный” империализм, поделивший мир, достигает таких противоречий, что должен неминуемо погибнуть, то есть разделял убежденность в готовности мировой системы капитализма к социалистической трансформации. Поскольку этого не произошло, начало осуществляться другое предсказание Бухарина: “Ближайшее развитие государственных организмов – поскольку не происходит социалистического переворота – возможно исключительно в виде милитаристского государственного капитализма. Централизация становится централизацией казармы; неизбежно усиление среди верхов самой гнусной военщины, скотской муштровки пролетариата, кровавых репрессий” (там же, стр. 58-59).
Бухарин не смог узнать (или не имел возможности или смелости сказать?) в сталинском государстве предсказанное им общество. Оно считалось невозможным, поскольку его возникновению препятствовали частнособственнические интересы капиталистов. Однако, это препятствие убрал российский пролетариат; захватив власть и проведя всеобщую национализацию он уничтожил и эти интересы. Поднявшаяся на революционной волне бюрократия использовала национализированную собственность для создания общества, считавшегося невозможным.
История еще раз продемонстрировала свою иронию. Каутский и К° предсказывали, что развитие капитализма мирным путем объединит национальные рынки, а затем сведет всех капиталистов в один всемирный трест. Большевики утверждали, что такое невозможно, поскольку на пути этого процесса стоят частные интересы капиталистов и их государств. Если первые делали упор на объективный характер процесса обобществления производства, то вторые – на классовые и межимпериалистические противоречия.
Формально, могло бы показаться, что правы оказались обе стороны. С одной стороны, мировая система капитализма не рухнула и сделала реальные шаги в направлении “ультраимпериализма”. С другой – указанное продвижение совершенно не является результатом мирного развития капитализма. Наоборот, - это результат, во–первых, двух мировых войн, т.е. беспощадного пожирания одних империалистических держав другими. Во-вторых, - это результат мощного революционного (!) подъема рабочего движения, вынудившего капитализм провести кардинальную перестройку своей системы. Это, безусловно, касается и социальных завоеваний рабочего класса, которые никогда бы не были получены только путем парламентских реформ, без революционной (!) классовой борьбы. Какие бы колоссальные богатства не выкачивала буржуазия развитых стран из стран развивающихся, добровольно (!) она ими делиться не будет.
Иначе говоря, хотя социалистические задачи Октября и не были выполнены, большевики, за несколько лет своей деятельности в период революционного подъема 1917-23 годов, сделали больше для того, чтобы протолкнуть вперед всемирный процесс обобществления производства, чем их социал-демократические оппоненты в течение всех послеоктябрьских десятилетий.
Можно, конечно, выдвинуть циничный контраргумент. Социал-демократы (а затем и сталинисты), мол, удерживая рабочий класс от революции, позволили капитализму, пусть и посредством двух мировых войн, выйти на более высокий уровень интеграции мировой экономики, а, следовательно, и обобществления производства. Но и подобный “аргумент” не проходит. Без этой “заслуги” рабочий класс, посредством революции, прежде всего, в передовых странах, просто ликвидировал бы национальные границы, т.е. продвинул бы этот процесс намного дальше.
И даже в случае последующего поражения рабочего класса от созданной им бюрократии, возникший при этом мировой госкапитализм был бы громадным шагом вперед в развитии капитализма. И это было бы реальным делом мирового рабочего класса в противовес болтовне Каутского о мирном переходе к “ультраимпериализму”.
То же самое можно сказать и о российских меньшевиках. Они, конечно, могут “гордиться” тем, что правильно считали русскую революцию 1917 года буржуазно-демократической, но никуда не уйти от того факта, что они ничего не сделали, для того, чтобы соответствующие преобразования были проведены. Ведь для этого нужно было передать власть Советам, чему они всячески препятствовали. Не говоря уже о том, что и большевики, как уже говорилось (и еще будет говориться в последующих главах) четко представляли себе характер революции. И если ее интернациональные, социалистические задачи и не были выполнены, то, во всяком случае, национальные, буржуазно-демократические преобразования были доведены до конца.
Словом, даже если революционная борьба рабочих и не достигает своих социалистических целей, то она, тем не менее, решительно продвигает вперед буржуазные преобразования. И наоборот, реформизм не столько продвигает, сколько тормозит качественное развитие капитализма, не говоря уже о том, что он является главным препятствием на пути преобразований социалистических.
Признание исторической правоты большевизма важно, однако, не только с точки зрения исторической справедливости. Капитализм вновь вступает в полосу затяжного кризиса. Вновь единственный возможный выход из него – радикальный шаг в процессе обобществления производства, наталкивается на противостоящие друг другу интересы мировых держав. Гегемония США в мире еще сохраняется, обеспечивая еще какое-то продвижение на этом пути, но политический стержень (борьба с “советской и коммунистической угрозой”), на котором эта гегемония базировалась, вынут, а экономические позиции Соединенных Штатов серьезно потеснены Японией, Германией, Китаем, которые стремятся привести свой военный потенциал в соответствие с экономическим. Попытка разрешить противоречия с помощью третьей мировой войны может закончиться уничтожением всей высокоорганизованной жизни на Земле. В век атомного оружия
- это не метафора, а научно подтвержденный факт. Никакого иного варианта положительного решения проблемы, кроме большевистского, т.е. путем противопоставления мировой войне мировой революции рабочего класса, не существует.Даже если эта революция закончится всемирной сталинистской контрреволюцией, то и в этом случае революция себя оправдывает, ибо спасает человечество от угрозы уничтожения, т.к. ликвидирует национальные границы как источник межимпериалистических войн. Кроме того, всемирный госкапитализм является, даже теоретически, высшей возможной формой обобществления производства при капитализме. После исчерпания своих исторических задач он может иметь только один возможный выход - рухнуть под ударом победоносной (!) социалистической революции. Марксисты, впрочем, как правило, отрицают возможность всемирного госкапитализма. Но ведь и в “национальный” госкапитализм раньше не верили.
Ну, а если все же рабочий класс не сможет совершить своей революции, а человечество сможет пережить мировую войну? Тогда войны и краткие перемирия будут чередоваться до тех пор, пока не будут созданы условия для нового скачка в деле обобществления производства, который только и может обеспечить капитализму новый этап восходящего развития. В противном случае причины, приведшие к
кризису, не исчезнут и будут порождать новые войны. Если учесть, что глобализация производства – это факт сегодняшнего дня, то указанные условия могут быть обеспечены лишь в результате фактической ликвидации национальных границ. В отсутствие мировой социалистической революции такое можно обеспечить лишь путем военного и экономического подчинения человечества сильнейшей державе-победительнице в мировой войне. Но и в случае такого исхода следующая мировая война может быть лишь гражданской. Так или иначе, мировой рабочий класс не может и не должен оставлять капитализму права самому разрешать этот вопрос (ликвидации национальных границ).V
Октябрьская революция перевела вопрос о госкапитализме из области теории в область общественно-исторической практики. Задержка революции в Европе вела к тому, что государственно-капиталистический базис, который не мог быть преобразован в социалистический отсталым рабочим классом России, начал размывать пролетарский характер диктатуры Советов. Первые отголоски этого процесса можно услышать еще в острой дискуссии 1918г. между Лениным и “левыми коммунистами”. Но тогда это были лишь теоретические споры. После того, как экономическая разруха и военная необходимость заставила большевиков пойти почти на всеобщую национализацию, характер этих споров изменился. Он стал отражать реальные классовые противоречия, обусловленные системой производственных отношений госкапитализма. И чем больше отдалялась перспектива революции в Европе, тем острее становились противоречия между спорящими сторонами, и тем весомей становился голос представляющий исполнительные структуры партии и государства.
Первой реакцией на набирающую силу бюрократизацию было образование группы “демократического централизма” (“децисты”) в разгар гражданской войны и “рабочей оппозиции” в самом ее конце. Члены указанных оппозиций стали, фактически, изгоями внутри партии начиная с 1922-23 годов. Ведь они подвергались критике еще самим Лениным. Теперь, что бы они ни говорили, каждый мог назвать их оппортунистами, меньшевиками и т
.д. Это в немалой степени способствовало тому, что ряд представителей этих групп, понимая, что терять уже нечего, не пытались, под предлогом “единства партии”, оправдываться перед правящей группировкой (чем долгое время страдали многие представители левой и, в еще большей степени, правой оппозиции) и старались называть вещи своими именами.Децисты были первыми, назвавшими СССР государственно-капиталистическим государством, и являлись наиболее последовательной, хотя и крайне малочисленной, частью оппозиции, противостоящей сталинской контрреволюции.
Децисты не питали особых иллюзий по поводу “социалистического” характера государственной собственности, по крайней мере в той степени, как это делали прочие фракции ВКП(б): “Смысл его плана (плана Ленина – Ю.Н.) заключался в том, что, опираясь на тот участок хозяйства, которым мы наиболее прочно овладели, - на государственную промышленность – через концессии, смешанные общества, кооперацию овладеть частным хозяйством, поставить капиталистические элементы под контроль пролетарского государства и, постепенно ослабляя их мощь, подойти к социалистической организации производства. Вместо этой, глубоко диалектической постановки вопроса, бухаринско-сталинская теория метафизически делит все наше хозяйство на участки социалистические, государственно-капиталистические и т.д., относя к социализму все, что находится в руках государства (т.е. и кредит, и государственную торговлю, и денежное обращение). Отсюда ее вывод, что поскольку “государственно-капиталистические” предприятия,
концессии и аренда нам не удались, с одной стороны, а роль государственного хозяйства, с другой, за это время выросла, постолько значение госкапиталистических форм свелось к ничтожным размерам, что сам Ленин перешел будто бы к другому “кооперативному плану” развития нашего хозяйства, что вся задача социалистического строительства сводится теперь только к усилению роли в народном хозяйстве “социалистических”, государственных и кооперативных предприятий. Эта теория усиленно замазывает, что и в государственном хозяйстве имеются капиталистические элементы, что роль их с переходом на денежное хозяйство усилилась, забывая, что сам Ленин переход от натурального товарооборота к денежному рассматривал как дальнейшее отступление и предупреждал об опасностях этого отступления” (В.М. Смирнов: “Под знамя марксизма”, Архив Троцкого, т.3, стр. 198, М. “Терра”, 1990).Понимая буржуазный характер складывающегося общества, децисты все еще рассматривали его возникновение как результат неверных действий партийного руководства (и которого можно было бы избежать в результате правильных действий), считая, фактически, что рабочее государство должно базироваться, при переходе к социализму, на тех же самых отношениях собственности, современниками которых они были. Как это ни печально, но на этих позициях остаются сторонники теории госкапитализма и по сей день.
Политическая линия, начатая децистами, на территории СССР была прервана их полным физическим уничтожением. Мысль о том, что “советский” народ живет в капиталистическом обществе, приходила отныне лишь к случайным отдельным людям и до 90-х годов ни к каким организационным последствиям не вела.
В Западной Европе появление идеологов госкапитализма происходило по похожему сценарию. Крайне левые течения Германской, Голландской и некоторых других компартий разошлись с Коминтерном еще при жизни Ленина. Разойдясь, они унесли с собой и “детскую болезнь левизны”, за которую им досталось от последнего. Но, одновременно, этим разводом они спасли себя от последующих репрессий и чисток, в результате которых руководство (а в известной степени и состав) организаций входящих в Коминтерн многократно менялось в зависимости от процессов протекающих в СССР до тех пор, пока оно не стало послушным орудием в руках сталинской бюрократии. В результате, партии
III Интернационала превратились в соглашательские левопатриотические организации, заняв место социал-демократии, откровенно перешедший в буржуазный лагерь.После окончания революционного подъема 1918-23 годов ряды указанных крайне левых организаций значительно поредели. Но они сохранились, и именно в их составе были люди, которые, не имея необходимости подчиняться дисциплине Коминтерна во имя единства уже не существующего движения, могли свободно обсуждать в числе прочих и вопрос о классовой природе СССР.
Были среди них и такие, кто называл СССР госкапиталистическим. Наиболее известный их представитель - Гуго Урбанс.Левое крыло итальянской компартии во главе с А. Бордигой отошло от Коминтерна уже после смерти Ленина и дало со временем начало собственному политическому течению в рамках теории государственного капитализма.
В течение 30-х годов серьезную конкуренцию тем и другим составил Троцкий, который считал, что СССР, по-прежнему, является пусть и деформированным, но рабочим государством. Однако, с началом 2-ой мировой войны и в рядах
IV Интернационала начинается брожение. Спусковым крючком оказался пакт Молотова - Риббентропа. Включение СССР в откровенный межимпериалистический торг за передел сфер влияния был важным показателем его буржуазной природы. Но не основным, и большинство троцкистов осталось со своим вождем. Некоторые все же заколебались, перейдя, как Бруно Рицци, на позиции бюрократического коллективизма (считая, что СССР является лишь первым звеном принципиально новой формации, нового эксплуататорского общества) или на позиции теории государственного капитализма.Конец 2-ой мировой войны ознаменовался мощным подъемом всего левого движения: социал-демократического, сталинистского, троцкистского, сторонников теории госкапитализма. Последних было все же не очень много, но, тем не менее, 1945-й год стал исходным в процессе их постепенного оформления и организации. Вскоре к ним подошло “подкрепление” из рядов троцкистов; укрепление сталинизма в результате войны привело к кризису в их рядах. Часть из
них пошла на тот или иной компромисс со сталинизмом, другая – цепко держалась за каждое слово, сказанное Троцким, третья – стала искать другие пути выхода из кризиса рабочего движения. Разработкой теории государственного капитализма занялись бывший секретарь Троцкого Рая Дунаевская и Тони Клифф, чья книга “Государственный капитализм в России” была первым фундаментальным исследованием на эту тему и стала важной вехой в процессе распространения этой теории в марксистской среде. Интересно будет отметить, что и вдова Троцкого, Наталья Седова, также отказалась от теории “деформированного рабочего государства”.В течение последующих десятилетий продолжалось медленное, но верное движение сталинистских компартий вправо, особенно в Западной Европе (Испания, Франция, Италия), ослабление их влияния, старение членской базы и т.д. Сходный, но с задержкой по времени, процесс шел среди организаций
IV Интернационала. М. Пабло, Д. Хили, Слотер и т.д. один за другим откалывали от его революционной части значительные слои троцкистов, фактически ликвидировав троцкизм как революционное течение. МКЧИ, как последний отряд, пытающийся сохранить троцкистские традиции, слишком слаб, но, самое главное, стараясь (насколько это вообще возможно) оставить в неизменном состоянии теоретические позиции Троцкого и, вступая с ними во все большее противоречие с действительностью, он не может более отвечать современным требованиям теории и практики марксизма, а, значит, обречен на дальнейший распад.Влияние организаций, стоящих на базе теории госкапитализма, постепенно росло. В 1952г. под руководством А. Бордиги была создана Интернациональная коммунистическая партия (ИКП), имеющая сейчас свои организации во Франции, Италии, Швейцарии и ряде других стран Европы, В 1975г. прошел
I Съезд Международного коммунистического течения (МКТ), которое рассматривает себя в качестве продолжателя дела левых коммунистических групп в Голландии, Германии и ряде других стран. В нескольких странах Европы и в США имеются партии и группы, стоящие на теоретических позициях Тони Клиффа. Существуют и другие организации данного направления, но автор не располагает в настоящее время сколь либо подробной информацией о них.ИКП и МКТ – организации, несущие на себе печать своего рождения, Группы, наследниками которых они являются, как уже было сказано, благодаря расхождениям, а затем и разрыву с Коминтерном сохранили в значительной степени свой революционный характер. Вместе с тем, они сохранили и политические позиции, которые отличали их от партий Коминтерна даже в первый, ленинский период его существования. Признавая, в той или иной степени, закономерный характер имевших место в течение послеоктябрьских десятилетий политических и экономических изменений (это в большей степени верно для ИКП), они так и не доводят объективный исторический анализ до конца. Они сохраняют убежденность в своей правоте (ничем не доказанной) их предшественников по отношению к этому, раннему, Коминтерну. Создается впечатление, что они считают, что стань ленинский Коминтерн на их позиции, глядишь и сталинизма бы не было. Нет-нет, да и появляются мысли (целиком совпадающие с идеями троцкистов), что победи во внутрипартийной борьбе Троцкий, и диктатура пролетариата в России не погибла бы. Причиной поражения последней оказываются те или иные субъективные факторы, например, принятие на вооружение оппортунистической теории построения социализма в одной отдельно взятой стране. Не указываются при этом те объективные факторы, т.е. производственные отношения, в первую очередь отношения собственности, с которыми были связаны классовые интересы бюрократии, опираясь на которые ив защиту которых она и совершила контрреволюцию. Следовательно, не преодолевается до конца субъективный взгляд на сам ход исторического процесса.
Особенно наглядно это демонстрирует МКТ, для которого государственный капитализм является ничем иным, как
“monstruosite’”, т.е. чудовищностью, нелепостью истории и ничем более.Всякая общественно-экономическая формация имеет периоды восхождения и упадка. Нет оснований делать исключения и для капитализма. Исходя из этого, а также из факта вступления капитализма в 1914г. в жестокий и продолжительный кризис, будущие создатели и непосредственные предшественники МКТ сделали вывод о вступлении капитализма в период упадка, когда его качественное развитие прекращается. Такое предположение могло показаться верным в глазах революционных марксистов в 1917 году. И в 1945 году, когда теория упадка капитализма стала приобретать современные очертания, тоже, на первый взгляд, могло показаться, что она справедлива. Действительно, мировые войны и локальные конфликты, затяжные экономические кризисы (в числе которых великая депрессия 1929-33 годов), революции и контрреволюции казались тогда нескончаемыми. Приняв эту видимость за суть процесса, авторы этой теории проглядели не только качественные изменения в мировой системе капитализма, произошедшие к 1945 году, но и дальнейшее развитие капитализма стали рассматривать исключительно через пелену этой видимости. Не удивительно, что часть представителей этого направления, рассматривая войну в Корее как пролог 3-ей мировой войны, эмигрировало в 1952 году в Венесуэлу, “чтобы сохранить кадры”. Часть “кадров” вернулась в 1967г. во Францию и стала инициатором процесса, который (после ряда объединений и расколов с другими организациями)
и привел к созданию МКТ.Методология научного анализа перевернута здесь с ног на голову. Вместо того, чтобы, по прошествии определенного периода, вновь и вновь проводить объективный анализ развития капиталистического способа производства и только после него делать выводы о состоянии “здоровья” капитализма, последний априорно назван безнадежно больным, и только из этой аксиомы строится весь последующий анализ его эволюции. В результате качественный рост производительных сил после 2-ой мировой войны, как и качественные изменения в структуре производственных отношений, таких как глобализация производства, усиление вмешательства государства в экономику и т.д. либо игнорируются, либо трактуются исключительно как признаки деградации капитализма. Тем более это касается экономических кризисов и войн, которые, на самом деле, являются не только неизбежным продуктом, но и необходимым средством развития капитализма, в результате которых происходит периодическое разрушение излишнего постоянного и переменного капитала и создаются условия для возобновления его расширенного воспроизводства, и которые далеко не обязательно служат доказательством упадка капитализма.
Нет явления – нет и проблемы. Процессы развития современного капитализма не получают со стороны МКТ в должной мере научного объяснения. Они трактуются, главным образом, как проявление упадка капитализма, который держится в основном на насилии (особенно это касается государственного капитализма) и вот-вот обрушится. Делать это не трудно. Ведь даже для благополучного периода развития капитализма верны слова А. Зиновьева: “Неверно, что капитализм загнивает, но само его здоровье есть зловоние”.
Конечно, если каждый день предсказывать дождь, то рано или поздно такой прогноз сбудется даже в Сахаре, но вряд ли можно извлечь практическую пользу из подобного рода прогнозов. Капитализм, конечно, когда-нибудь рухнет, но в своей борьбе нам нужно знать его реальное состояние, причины и тенденции его развития.
Орган МКТ, газета “Революсьон интернасьональ”, говоря о причинах начинающегося краха сталинской модели капитализма, в
n° 184 от 15 октября 1989г. пишет в статье “Причины крушения сталинизма”: “Именно это перевоплощение капитализма периода упадка, когда вся экономическая и политическая власть концентрируется в руках паразитической бюрократии, является первопричиной современных конвульсий сталинистских режимов”. Конечно так! Но почему эти “конвульсии” начались лишь через 60 лет после поражения Октябрьской революции? Почему эта “monstruosite”” не просто просуществовала так долго, но и превратила отсталую Российскую империю во вторую супердержаву планеты? Ведь, как сказано в статье: “В отличие от господствующего класса в странах западного блока, сталинистская бюрократия является такой формой буржуазии, единственная забота которой не извлечение доходов от капитала, исходя из критериев рыночной конкурентоспособности, а наполнение собственных карманов в ущерб интересам национальной экономики”.Оставим в стороне тот факт, что посредством “извлечения доходов от капитала” западная буржуазия не менее (если не более) успешно осуществляет “наполнение собственных карманов в ущерб интересам национальной экономики”. Дело в другом. Тот факт, что “паразитическая бюрократия” смогла так сильно увеличить вес СССР среди мировых капиталистических держав, говорит о том, что она не какая-то историческая нелепость, а объективный фактор развития капитализма. Госкапитализм, который МКТ рассматривает только как проявление упадка, сам пережил период подъема (да еще какого!) по сравнению с “нормальным” капитализмом. И только исчерпав свою историческую миссию, он потерпел крах.
Но МКТ в упор не видит ни подъема, ни развития капитализма в СССР. Само возникновение госкапитализма – лишь наказание рабочим за революцию. “В самом деле, - читаем мы в той же статье, - вопреки остальному миру, развитие государственного капитализма в СССР не является непосредственным продуктом “естественной” эволюции капитализма в период его упадка. Государственный капитализм в СССР устанавливается на обломках пролетарской революции”.
Что тут можно ответить? Революции и контрреволюции всегда были “естественными” ускорителями развития капитализма, и даже, если задачи буржуазно-демократической революции выполнит революция рабочего класса, ход истории не станет от этого “неестественным”. Выше уже было показано место “советского” капитализма в процессе “естественного” развития мирового капитализма. Нежелание (или неумение) пользоваться объективными законами развития общества неизбежно приводит к необходимости пользоваться субъективистскими понятиями и характеристиками.
ИКП, безусловно, понимает, что госкапитализм в России – это не какая-то там
“monstruosite’”, а закономерный этап развития капитализма, в течение которого были созданы современные производительные силы и многочисленный, достаточно образованный рабочий класс.В то же время, в определенной степени сохраняется взгляд на мировую систему капитализма как на набор национальных капитализмов. В “определенной степени”, потому что ИКП понимает, что в России начала века “капитализм нуждался в этой государственной опеке именно потому, что он был слишком слабым и неразвитым. Он не выдержал бы прямого столкновения с мировым рынком, он не выдержал бы сопротивления рабочего класса …” (“Революция и контрреволюция в России”, Париж, 1981, стр.
18 (франц.)).Но при этом упор все же делается на его “слабости”. Согласно ИКП госкапитализм нужен был для развития “молодого” капитализма, чтобы обеспечить конкурентоспособность всей промышленности в целом (что справедливо именно для существовавшей расстановки сил, а не просто для развития “молодого” капитализма как такового); для перехода же к зрелому капитализму требуется, мол, перейти к состоянию, при котором конкурентоспособным должно стать каждое предприятие. Но это утверждение верно только относительно. В целом же развитие капитализма как экономической формации идет в обратном направлении, т.е. путем эволюции от индивидуальной частной экономики к государственному капитализму, о чем часто упоминают и сами теоретики ИКП. Т.е., в общем плане, “более государственный” капитализм должен быть и более зрелым. Но это сравнение верно до тех пор, пока мы сравниваем относительно независимо развивающиеся национальные экономики. Когда же человечество переходит к единой экономике (несмотря на такое серьезное препятствие как национальные границы), такие сравнения начинают терять смысл.
Переход к госкапитализму в России был многократно ускорен мировым характером экономики и относительно отсталым положением в ней России. Переход же к индивидуальному частному капитализму – не есть переход к более зрелому состоянию российского национального капитализма. Наоборот, он означает, что национальный капитализм в России полностью себя исчерпал даже в своей высшей, в самой зрелой форме. Поэтому, если бы мировая экономика по-прежнему представляла собой конгломерат национальных экономик, то на нынешнем уровне производительных сил в СССР не было бы никакого краха сталинизма, его экономика продолжала бы развиваться и вытеснять конкурентов на мировых рынках. Картина носит обратный характер не потому, что американский или японский капитализм носят, сами по себе, “зрелый” характер, а потому, что и тот и другой давно потеряли, в очень значительной степени (полностью такая потеря произойдет лишь вместе с ликвидацией национальных границ), свой национальный характер и представляют собой привилегированный регион глобализированной интернациональной экономики. Более зрелой является интернациональная экономика по сравнению с национальной, а не частнокапиталистическая экономика по сравнению с госкапиталистической. Если в период между двумя мировыми войнами экономика крупнейших держав оставалась, в основном, национальной, то и темпы ее развития не шли ни в какое сравнение с СССР. И дело не только в отсталости СССР 20-х годов. Япония, например, не намного его превосходила.
Если бы Советским Союзом ограничивалось все человечество, то, после исчерпания потенциала госкапитализма, СССР никуда, кроме как к социализму развиваться бы не мог. После соответствующей революции, конечно.
Переход к индивидуальному частному капитализму – есть признание Советским Союзом мирового характера экономики, переход от национального капитализма к интернациональному. Именно для такого перехода и требуется сделать конкурентоспособным каждое предприятие, которое для выполнения этой цели нуждается, к тому же, в возможности использовать международное разделение труда, и закрыть те из них, которые конкурентоспособными стать не могут. Государственная экономика раскалывается на индивидуальные осколки не потому, что последние знаменуют собой более зрелую форму капитализма, а потому, что это необходимое условие для того, чтобы процесс обобществления производства, в т.ч. тенденция к государственному капитализму, стал развиваться во всемирном масштабе. В более “зрелый” период входит не русский
капитализм, а в целом мировая экономика, пожирающая капитализмы национальные. Сопротивление последних настолько противоречит интересам мировой экономики, что в рамках капитализма может привести (и почти наверняка приведет) к новому всемирному военному конфликту.Преодоление национальных рамок – задача, которая тяжело дается не только безнадежным сталинистам, но и лучшим из их интернационалистических оппонентов. Как-то один из сторонников КРДМС сказал насчет моей статьи “Попробуем продолжить “Манифест”” (“Коммунистическая перспектива”
N 1, 1995г.), что она не верна в своей основе, ибо неверен сам подход, основанный на закономерности роста обобществления производства. Так мол и так, сказал он, я вокруг вижу лишь раздел собственности. Что ж, если мыслить категориями национальной экономики, то да. Указанная статья написана мною еще в октябре 1992г., когда я только переходил к теории государственного капитализма. Кое-что я теперь изменил бы. Но только не указанный в статье принцип. Тем более, что ни я его автор. Исходя из этого принципа классиками и был сделан вывод о неизбежности коммунизма. Впрочем, я повторяюсь.VI
Прежде чем перейти на следующий “этаж” исторического анализа, а именно, прежде чем описать историю ХХ века с точки зрения классовой борьбы, необходимо несколько уточнить само понятие общественных классов с учетом последствий теории государственного капитализма. Многие отказываются признавать капиталистический характер т.н. “социалистических” стран потому, что не хотят признавать классовой природы бюрократии. Ссылаясь на классиков, они обвиняют нас в отходе от марксизма, забывая при этом все прочие разделы этого учения. Но марксизм – целостная доктрина и нельзя, произвольно выдрав из нее отдельное положение (о природе бюрократии, например), судить о природе общества в целом.
Конечно, оппоненты могут ссылаться на Маркса, писавшего, что бюрократия не является самостоятельным классом, что она выполняет лишь роль служанки того или иного класса, т.к. не имеет своих собственных объективных материальных интересов, отличных от интересов правящего класса.
Я, кстати, и не собираюсь представлять бюрократию как новый исторический класс. В последнем случае, для четкости описываемой исторической картины, пришлось бы давать общественному строю, возглавляемому бюрократией, какое-то отдельное наименование (бюрократический коллективизм, например). Для этого, однако, нет оснований. Во-первых, проведенный выше исторический анализ показывает, что общество, возглавляемое “социалистической” бюрократией, представляет собой ничто иное, как этап в развитии части мировой системы капитализма. Следовательно, правящий класс в соответствующих странах может иметь только буржуазную природу. Во-вторых, бюрократия существует в любом классовом обществе и, порой, прежде всего, в странах Востока, она занимает главенствующее положение, а то и вообще целиком представляет собой господствующий класс.
Чаще всего такое происходит в ранний период существования классового общества. Например, наиболее сильное в военно-экономическом отношении племя подчиняет себе своих соседей. При этом представители господствующего племени составляют военно-бюрократическую машину государства – его правящий класс: цари, наместники, чиновники, жрецы, военноначальники. Обычно, за этим следует процесс дробления собственности, когда члены правящего класса, получающие доход с той или иной территории, стремятся (и порой успешно) сделать ее своей полноценной частной собственностью. Такое положение давало возможность трактовать первоначальную коллективную форму правящего класса не как собственно класс, но лишь как зародыш будущего класса, который образуется в своем “полноценном” виде только после возникновения слоя частных собственников. Поскольку указанная трансформация в Европе происходила практически повсеместно, то такой подход к пониманию природы и структуры правящего класса, как и к истории его образования, стал всеобщим по отношению к толкованию классов вообще.
Но указанный процесс дробления собственности, особенно за пределами Европы, происходит не всегда, да и там, где происходит, он не всегда необратим. Военные (набеги кочевников, например) и экономические (ирригация) потребности вызывают необходимость в сильной центральной власти и бюрократическом аппарате, без чего то или иное государство порой просто погибало. В этом случае мы вновь наблюдаем исчезновение слоя частных собственников (если он уже возник) или серьезное его ослабление. Такие “колебательные процессы” характерны, например, для стран мусульманского Востока. Так, в начале
XIX века в Египте, после изгнания Наполеона и гражданской войны, к власти приходит Мухаммед Али. Для обеспечения военно-экономического могущества (необходимого для обеспечения независимости от Османской империи) и укрепления собственной власти он проводит полное огосударствление земли, ремесла и торговли, строит государственные промышленные предприятия. Но в 1829г. он раздает своим приближенным земли и возрождает помещичье землевладение. А в 1854г. была введена свобода торговли и частного предпринимательства. Так Египет пережил “крах социализма” еще на феодальной стадии своего развития. Т.е. бюрократия может быть единственным представителем правящего класса и на самой поздней стадии развития той или иной формации, когда ее уже никак нельзя считать начальной, переходной формой формирующегося класса.Для выяснения сути вопроса необходимо обратиться к производственным отношениям, точнее к их юридическому выражению – отношениям собственности, на которых базируется господство того или иного класса. Маркс исследовал западноевропейское общество, где веками господствовала индивидуальная частная собственность на средства производства, и, следовательно, индивидуальные частные собственники имели преобладающее влияние. И чем меньшую долю материальных ресурсов имело в своих руках государство, тем более заметным было это преобладание. Классический пример – Англия. Не удивительно, что лишенная материальной базы бюрократия выполняла лишь роль “служанки”, а в периоды своего временного усиления использовала свое положение для того, чтобы укрепить позиции своих представителей в качестве индивидуальных частных собственников.
Словом, оценка бюрократии как служанки господствующего класса – это лишь частный случай, характерный для общества, где индивидуальная частная собственность господствует. В самом деле, существование всякого эксплуататорского класса обусловлено тем, что он отобрал собственность у класса эксплуатируемого, что и позволяет ему осуществлять эксплуатацию. Если бюрократия лишена возможности использовать в свою пользу средства производства, ей ничего более не остается как служить “хозяину”.
Но в общем случае бюрократия и индивидуальные частные собственники составляют две, в историческом плане равноценные, части правящего класса. Каждая из этих частей выполняет свою роль в системе разделения труда в деле эксплуатации угнетенного класса. В зависимости от потребностей этой эксплуатации, возрастает и роль той фракции, чей вклад в обдирание эксплуатируемых (или для обеспечения своего международного положения относительно других государств, т.е. относительно других групп эксплуататоров) в данном случае наиболее важен.
Естественно, соответствующая фракция будет присваивать себе и соответствующую долю прибавочного продукта (стоимости). Для этого, как и для выполнения своих функций в системе разделения эксплуататорского труда, она должна получить подобающее место в системе производственных отношений, т.е. соответствующий кусок собственности. Там, где классовые интересы требуют огосударствления собственности, мы и наблюдаем государственную форму данного общественного строя
. В случае СССР – государственного капитализма. От правящего класса остается при этом лишь (или в основном) его государственная часть – бюрократия. В СССР мы вполне можем назвать бюрократов госкапиталистами (в 20-е годы их еще называли “совбурами”), а чиновников Мухаммеда Али – государственными феодалами, т.е. бюрократия не есть отдельный класс, каждый раз она представляет (иногда в одиночестве) хорошо нам известный исторический класс. В СССР – буржуазию, в Египте указанной поры – феодалов.Там, где господствующее место занимают индивидуальные частные собственники, там бюрократия теряет свой вес и ее вполне можно назвать служанкой. Таким образом, речь идет не об отказе целиком от Марксова понимания бюрократии, а о включении этого понимания как частного случая в общее понятие класса, примененное к человечеству в целом, включая и страны с азиатским способом производства.
В науке такое происходило не раз. Эйнштейн не уничтожил классическую физику Ньютона, а сделал ее частным случаем релятивистской механики и общей теории относительности, справедливым для малых (по сравнению со скоростью света) скоростей и слабых гравитационных полей. Наш пример, возможно, не столь фундаментальный, но принцип действует аналогичный. Указанное уточнение необходимо, ибо без него невозможно в полном объеме применять классовый марксистский анализ во всех странах мира, прежде всего там, где существуют государственные формы классового общества.