К 95-летию Русской революции: истоки, природа, причины победы и поражения
Часть I.
Истоки
«Новооткрыватели» процветающей дореволюционной России напрасно ссылаются на «большевистскую пропаганду», которая, якобы, изображала царскую Россию просто отсталой страной. В целом и во времена СССР дореволюционная Россия оценивалась как среднеразвитая страна, вступившая в империалистическую стадию развития, где высокие темпы развития и передовые формы капитализма сочетались с отсталостью деревни и реакционным политическим режимом. «Критикам» революции, невдомек, что для марксизма именно развитие порождает революцию, когда оно сталкивается с отсталостью социальных институтов и неразрешенностью таких, например, вопросов, как земельный в России начала ХХ века. В странах, которые не развиваются, революций не бывает!
«Сегодня только самого отчаянного дурака можно купить на утку об отсталой России 1913 года», - так заявляет «умный» Станислав Говорухин в нашумевшем в свое время агитпроповском фильме «Россия, которую мы потеряли». «Утку» эту, однако, придумал сам же кинорежиссер. Впрочем, чего там только не придумано … или наоборот предано «благоразумному» умолчанию.
А вот пишет Ленин, говоря, что под давлением революции и «черносотенное самодержавие … поняло, что без ломки старых земельных порядков не может быть выхода из того противоречия, которое глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая дикая деревня – самый передовой промышленный и финансовый капитализм» (В.И. Ленин, ПСС, т. 16, стр. 416-417). Впрочем, про деревню Говорухин тоже сказал, как нечто очевидное, что она «кормила Европу» … об остальном (см. ниже) он умолчал.
Социальный кризис в России зрел давно, и вызван он был именно сочетанием указанных противоречий. Разумеется с того момента, как капитализм еще на заре своего развития в XVI-XVIII веках создал мировой рынок, говорить только о внутренних причинах революции невозможно. Указанное выше противоречие между передовыми формами капитализма и отсталостью деревни и политической надстройки в немалой степени обязано именно давлению мирового рынка и конкуренции с другими империалистическими державами. Могучая Российская Империя, жившая завоеваниями и эксплуатацией своих окраин, все больше теряла свое могущество по сравнению с западными конкурентами, а позже и с Японией.
Это со всей очевидность показало ее поражение в Крымской войне 1853-56 годов. Ответом стало дальнейшее вмешательство государства, с целью роста тяжелой, и в первую очередь военной, промышленности. Так что этот перекос «советской», да и нынешней российской экономики ведет свое начало оттуда. Но капиталистической экономике нужна рабочая сила, желательно подешевле, а крепостное право было большим тормозом на пути ее поступления. Нуждался капитализм и в вовлечении самого сельского хозяйства, земли и сырья, в рыночный оборот. Царизм был вынужден пойти на реформу 1861 года, с отменой крепостного права … без земли для «освобожденных». Но о сельском хозяйстве чуть ниже. Пока ограничимся тем замечанием, что проведенная при условии соблюдения интересов помещиков реформа крайне мало способствовала развитию капитализма в деревне, но зато помогла бурному развитию городской промышленности.
Бурное развитие получило железнодорожное строительство, прежде всего, исходя из военно-стратегических целей самодержавия. С 1,5 тысячи километров в год реформы протяженность железных дорого только в первое двадцатилетие увеличилась в 15 раз. В целом, к 80-м годам XIX века был завершен промышленный переворот, с переходом от мелкого производства и мануфактуры к фабрике.
К началу ХХ век начала формироваться и бурно расти крупная промышленность. За предвоенные четверть века, с 1890 по 1913 гг., объем отраслей тяжелой промышленности вырос в 7 раз, а ее удельный вес в общем объеме производства крупной промышленности достиг 43% вместо 26% в конце XIX века.
Быстро росла и легкая промышленность. Так переработка хлопка выросла в семь раз, а производство сахара в 4. Приведенные данные взяты из первого попавшегося под руку «советского» источника: «Иллюстрированной истории СССР» («Мысль», М., 1980, стр. 183). Никаких Говорухинских «уток» не обнаружено. Даже сталинско-брежневский агитпроп до такого не доходил. Он мог искажать (и искажал) нашу послеоктябрьскую историю, но в серьезном искажении дореволюционной эпохи особой необходимости не было. Однако продолжим.
Развитие, как всегда, при капитализме, шло неравномерно. Кризисы больно били и по России (и, разумеется, в первую очередь по трудящимся). Кризис начала ХХ века в России затянулся дольше, чем в других странах, продолжаясь с 1900 по 1905 годы, сменившись застоем. Но последнее предвоенное пятилетие также отмечено бурным ростом. Опять без «уток». Вот под руками учебник по Истории СССР 9 класса 1979 года:
С 1909 по 1914 г. выплавка чугуна возросла на 65%, железа и стали – на 67%, добыча угля – на 38%, производство текстильной промышленности выросло на 66%. Говоря о передовых формах капитализма, следует указать и крайне высокую концентрацию производства. На крупные предприятия с числом рабочих более 500 приходилось 56,5% всех рабочих – выше любой другой капиталистической державы. В 1914 году было 140-150 монополий различного типа.
По общему объему промышленного производства Россия вышла на пятое место в мире, по некоторым передовым отраслям – на четвертое. Но, увы, этот объем все еще сильно уступал мировым лидерам. В общем объеме продукции пяти крупнейших держав – США, Германии, Англии, Франции и России – доля последней составляла всего 4,2%. Накануне войны в России было произведено промышленной продукции в 14,5 раз меньше, чем в США, в 5,9 раза меньше, чем в Германии, в 4,5 раза меньше, чем в Англии. На душу населения промышленных товаров производилось в 13 раз меньше, чем в Германии, в 14 раз меньше, чем в Англии и в 21,4 раза меньше, чем в США. С учетом грядущей войны и послевоенных кризисов, которые охватывали весь капиталистический мир, можно только поражаться дремучему невежеству наших «демократических» болтунов, утверждающих со ссылкой на некоторых особо «остроумных» экономистов прошлого, что без революции Россия обогнала бы Соединенные Штаты к 1930 году. Говорухин нашел более скромного «предсказателя», который откладывал такой прогноз до середины столетия.
Обратимся к другому источнику. Тони Клифф, в своем «Государственном капитализме в России», в главе «Материальное наследие дооктябрьского общества», и ссылаясь на исследование, опубликованное англичанином Колином Кларком в книге «Условия экономического развития» (Colin Clark. The Condition of Economic Progress, London. 1940), пишет: «средний доход на одного работающего в России в 1913 г. составлял лишь 80,9% соответствующего дохода в Англии в 1688 г., то есть почти за сто лет до промышленной революции» (Тони Клиф, «Государственный капитализм в России», 1991, стр. 123). Таблица с соответствующими данными находится на той же странице – книга выложена в Интернете. Такой вот клубок современности и отсталости.
Говоря о передовых формах российского капитализма, отметим рост банковского и финансового капитала и его очень высокую концентрацию. Так в 1914 г. 12 банков владели 80% всех банковских средств, на пять крупнейших петербургских банков приходилось почти половина. Процесс сращивания промышленного и финансового капитала так же, как и в самых передовых странах империализма формировал и российскую финансовую олигархию.
Запоздалое вступление России на путь капиталистического развития оборачивалось, однако, широким проникновением иностранного капитала и, как следствие, возрастающей зависимостью от зарубежных кредиторов. Доля иностранных капиталистов в 1913 г. в выплавке чугуна на юге России составляла 67%, в добыче угля в Донбассе – 70%, в добыче нефти – 60%, в производстве меди – 63%.
Перед войной одна треть капитала промышленных компаний, и почти половина капитала 10 крупнейших банков принадлежала иностранцам. Полученные прибыли зарубежный капитал предоставлял под высокий процент царскому правительству. Внешний долг России уже в 1900 г. составил 4 млрд. рублей, а в 1913-м вырос до 7,5 млрд. При том, что ресурсы всех коммерческих банков составляли в 1913 году 7 млрд. рублей. Война намного ухудшит ситуацию в этой области.
Но отставание и зависимость не снижали аппетитов царизма на международной арене, втягивавшего страну в неподъемные военные авантюры. И если война с Японией обернулась революцией 1905 года, то участие в первой мировой – революцией 1917-го. Войны требовали все нового напряжения экономики и финансов, а на стране в это время тяжелой гирей висел неразрешенный земельный вопрос.
Ведь в 1913 году отнюдь не промышленные города составляли основное население России. Почти 80% жило сельским хозяйством. В деревню, разумеется, тоже проникал капитализм. Но относительно медленно, отягченный огромной тяжестью феодально-крепостнических пережитков. Именно отсталость сельского хозяйства и погубила, в значительной мере, российскую империю (да, отчасти и СССР).
Русская деревня накануне революции
Половинчатость и социальную направленность реформы 1861 года по отмене крепостного права, лучше всего выразили слова «царя-освободителя» Александра II: «Все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков – сделано» («Краткая история СССР», Ч. 1, «Наука», Ленинград, 1978, стр. 268). Получившие личную свободу крестьяне остались без земли, оставшейся в руках помещиков. Те клочки, которые передавались им для обработки, нужно было многие годы отрабатывать, выполняя, по сути, старые феодальные повинности – барщинные или оброчные. Даже спустя 20 лет после реформы седьмая часть крестьян все еще оставалась в этой категории «временнообязанных». Но даже за эти, значительно уменьшенные, по сравнению с дореформенными, участки крестьяне д.б. выплачивать суммы, намного превышающие их рыночную стоимость. Т.к. у крестьян таких денег, как правило, не было, ссуду на эти выкупные платежи под высокий процент давало государство. Сроком на 49 лет. Только революция (!) 1905 года вынудила царизм пойти на отмену этих платежей.
Следствием всего этого были финансовая несостоятельность огромного большинства крестьянства, малоземелье, сосредоточение огромных земельных площадей в руках помещиков, которые далеко не всегда спешили переходить на ее эффективное использование. И, разумеется, это нередко приводило к стихийным бунтам и восстаниям. Первая волна их прошла уже в 1861-63 годах, сразу же после провозглашенного «освобождения». На волне этого движения и стали возникать революционные организации в городах. «Земля и воля», в своем нелегальном издании «Свобода», предсказывая неминуемую революцию в России, писала в начале 1863 года: «Цепи императорского деспотизма, глубоко врезавшиеся в народный организм, должны быть разорваны» (там же, стр. 273). Вот оттуда шли национальные (!) корни нашей революции!
Приводя таблицу русского землевладения к началу ХХ века, Ленин пишет в 1908 году в статье «Аграрный вопрос в России к концу XIX века»: «суть дела состоит в том, что на одном полюсе русского землевладения мы имеет 10 ½ миллионов дворов (около 50 млн. населения) с 75 млн. десятин земли, а на другом полюсе тридцать тысяч семей (тысяч около полутораста населения) с 70 млн. десятин земли» (В.И. Ленин, ПСС, т. 17, стр. 68). При этом на «среднее крестьянство» (1 млн. владений) приходилось только 15 млн. десятин. На одно помещичье хозяйство, в среднем, - 2333 десятины. На одно бедняцкое – 7 десятин (там же, стр. 67).
И дело здесь не просто в «несправедливости», впрочем, очевидной. Такая система делала сельскую экономику в целом (отдельные примеры быстрого развития были и здесь) маловосприимчивой для внедрения современной техники и роста производительности труда. То, что на своем крохотном участке крестьянин никакой техники применить не мог – это очевидно. «Куренка некуда выпустить», - так про это говорилось в то время. Крестьянство беднело и разорялось. Число бедняцких – однолошадных и безлошадных – хозяйств увеличилось с 5,6 млн. в 1900 году до 8,4 млн. в 1912-м. Чтобы прокормиться, крестьянин либо уходил в город, либо становился сельским пролетарием, либо на кабальных условиях арендовал землю у помещика.
Поскольку денег для платы за аренду не было, крестьянин расплачивался отработками, когда он обрабатывал помещичью землю своими допотопными орудиями труда, или испольщиной, т.е. арендой на условии передачи половины урожая владельцу земли. Система эта сохраняла все родимые пятна феодализма и позволяла помещику не напрягаться с техническим прогрессом – нищий крестьянин все равно придет, сам все сделает за «пять копеек», а то еще и заплатит! Приводя свидетельства вполне официальных источников, Ленин заключает: «Итак, помещичьи земли, обрабатываемые крепостнически (испольщина и мелкая аренда), дают меньшие урожаи, чем надельные земли! Это громадной важности факт, ибо он неопровержимо доказывает, что главная и основная причина сельскохозяйственной отсталости России, застоя всего народного хозяйства и невиданного на свете принижения земледельца есть отработочная система, т.е. прямой пережиток крепостничества. Никакие кредиты, никакие мелиорации, никакая “помощь” крестьянину, никакие излюбленные бюрократами и либералами меры “содействия” не дадут никаких серьезных результатов, пока остается гнет крепостнических латифундий, традиций, систем хозяйства» (там же, стр. 77).
Замедленное развитие деревни не только подрывало сырьевую базу промышленности, но превращало ее (а это почти 80% россиян) в огромную социальную бомбу замедленного действия. Оденьте эту «бомбу» в солдатские шинели первой мировой войны, и уже этого достаточно, чтобы понять, что никакие «немецкие деньги» не нужны были, чтобы взорвать Россию. Особо остро вставали противоречия в период кризисов или неурожаев, как в 1901 или 1911 году.
Но разоряющееся крестьянство обеспечивало растущую промышленность дешевой рабочей силой, что способствовало ее росту на первом этапе.
А как же реформы Столыпина? Оставим в стороне карательную политику «великого реформатора». Посмотрим на дело с социально-экономической точки зрения. По сути, это политика в том же русле, что и реформа 1861 года: освободить от завалов путь капиталистического развития, не навредив интересам помещиков. А, значит, неизбежно, за счет крестьян. Впрочем, даже на нее самодержавие не решалось, пока не получило мощный толчок революции. Почитатели Столыпина просто обязаны признать, что без этих массовых бунтов и «разгула» революционной стихии их кумир никогда бы не провел свои реформы!
Как и сейчас целью реформ, помимо прочего, было расширение социальной опоры правящего режима. Если сейчас он пытается, без особого, впрочем, успеха, вырастить т.н. «средний класс», т.е. достаточно обеспеченное, пусть и меньшинство, но достаточно многочисленное, трудящихся и мелкой буржуазии, то самодержавие руками Столыпиных пыталось создать соответствующий слой в деревне. Взять его можно было только из крестьянской общины. Связанная круговой порукой община, с одной стороны, была средством контроля над крестьянством, взимания налогов, выполнения повинностей и т.д. А с другой – она служила средством взаимопомощи крестьян. Одновременно, она не давала возможность включения общинных земель в торговый оборот, сдерживая развитие капитализма в деревне. Необходимость формирования указанной социальной опоры заставило правительство отказаться от традиционной поддержки общины в пользу ее разрушения.
Указ от 9 ноября 1906 года, положивший начало этой политике, стал законом после утверждения послушной III Думой только в 1910 году (II Дума «народного гнева» отказалась его утверждать). Но правительство не дожидалось его утверждения, и сразу же приступило к реализации. Суть была проста. Крестьянин получил право выделиться из общины со своим участком земли на правах частной собственности, т.е. мог его продать, завещать и т.д. Поскольку в общине господствовала чересполосица, он имел право потребовать от общины соединения своих земельных наделов в один – отруб. Наконец, он мог выселиться из деревни проживания, перенеся дом на выделенный участок, основав, таким образом, хутор. Правительство выделяло хуторянам денежную ссуду и обязывало выделять им лучшие земли. Само собой бедняки не могли пойти на это. Если они выходили из общины, то лишь для того, чтобы продать свою землю и податься на заработки в город.
Обязанность выделения лучших земель для хуторян сказалось и на методах этого выделения. Оно осуществлялось землеустроительными комиссиями, под вооруженной охраной, ибо выделение лучших земель могло происходить, как с согласия, так и без согласия, как это чаще и случалось, общины. Крестьяне прозвали эти комиссии «землеграбительными», а само землеустройство «землерасстройством». В результате посреди чересполосицы крестьянских наделов, оставшихся в составе общины, которым по указанной причине оставлялись худшие земли, стали расти кулацкие хутора на лучших землях. В результате к борьбе крестьян против помещиков, чьи земли остались нетронутыми, добавилась не менее острая борьба крестьян против растущей сельской буржуазии и кулаков. Деревня сопротивлялась реформе. Желанного успокоения не произошло. В 1905 году был создан Всероссийский крестьянский союз, охвативший большинство губерний России. В резолюциях этой организации, письмах, петициях, выступлениях делегатов с мест единогласно заявлялось: землю следует национализировать, она «дар Божий». С реформами царизма это совсем не стыковалось. Один из лидеров земского движения Д.Н. Шипов писал тогда: «...пропасть, отделяющая государственную власть от страны, все растет, и в населении воспитывают чувство злобы и ненависти... Столыпин не видит или, скорее, не хочет видеть ошибочности взятого им пути и уже не может с него сойти» (Николай Кротов, «Столыпин - несостоявшийся Чубайс», «Московский комсомолец», 3 февраля 2012).
За десятилетие 1906-1916 годов в 47 губерниях европейской части России вышли из общины, взяв землю в собственность, 23% домохозяев, 2,5 млн., более миллиона из которых были вынуждены ее продать. Полностью порвали с общиной и вышли на отруба и хутора лишь 10,6% крестьянских хозяйств.
Неудачей закончилась и другая составляющая реформы: массовое переселение, с предоставлением земельных участков, безземельных крестьян в Сибирь, на Дальний Восток и национальные окраины, в Среднюю Азию и на Кавказ. Счет шел на миллионы. В Сибири, однако, разработка новых участков, порой далеких от железной дороги, требовала больших капиталовложений, которых у крестьян не было, а ссуда правительства была невелика, да ее как-то и отдавать надо было. Среди переселенцев была высока смертность. Около 800 тыс. переселенцев, разоренных и озлобленных, вернулись обратно. Переселение на национальные окраины, где переселенцам выделялись земли за счет местного населения, подлили масло в огонь национального движения.
Столыпин хотел «20 лет спокойствия» («Дайте России двадцать лет спокойствия, и вы не узнаете России!») для своих реформ. Но оно было невозможно, как в силу острых внутренних противоречий, так и в силу нарастания противоречий международных, следствием которых стала мировая война. Нынешний путинский режим тоже высказывает подобные пожелания. Но и у него нет этих 20 лет, разрастание системного кризиса мирового капитализма обрекает его планы на столь же плачевный провал.
Национальный вопрос
Другой горючий материал представлял национальный вопрос. Если вспомнить, что стало с другой многонациональной империей, Австро-Венгрией, не трудно догадаться, что стало бы с Российской Империей в результате первой мировой войны, если бы большевики не смогли объединить страну под лозунгами интернационализма, равенства народов и власти рабочего класса.
Территории, населенные «инородцами» занимали больше половины территории страны, хотя русские и составляли численное большинство. Понимая опасность отпадения национальных окраин, царизм всячески пытался проводить политику русификации окраин. Вышеуказанное переселение безземельных крестьян также было одним из методов этой русификации, обострявшей национальные отношения. С.Ю. Витте писал по этому поводу: «Вся ошибка нашей многодесятилетней политики - это то, что мы до сих пор еще не осознали, что со времени Петра Великого и Екатерины Великой нет России, а есть Российская империя. Когда около 35% населения - инородцы, а русские разделяются на великороссов, малороссов и белорусов, то невозможно в XIX и XX вв. вести политику, игнорируя этот исторический, капитальной важности факт, игнорируя национальные свойства других национальностей, вошедших в Российскую империю, - их религию, их язык и пр.».
Рост национального самосознания – естественный процесс в ходе капиталистического развития. По мере роста национальной буржуазии растет и ее стремление к самостоятельной эксплуатации «своего» рабочего класса. И этот процесс вступил в столкновение с попыткой царизма, посредством русификации, упрочить единство империи. В начале ХХ века сформировались первые буржуазно-националистические партии в Польше, на Украине, в Грузии, Азербайджане.
Долгое время крайне широкой самостоятельностью пользовалась Финляндия, где относительно широкие политические свободы соседствовали с относительно меньшим национальным гнетом. Но в 1910 г. большинство Думы утвердило законопроект, лишавший финляндский сейм почти всех прав. Большое место в национальном вопросе занимал еврейский. Против евреев действовали многочисленные ограничения, как по поводу проживания («черта оседлости»), так и по вопросу возможности тех или иных видов деятельности.
Все это было причиной самого широкого участия представителей национальных меньшинств в революционной деятельности, как среди националистических, так и среди революционных пролетарских организаций.
Рабочий вопрос
Бурное развитие капитализма и разложение крестьянства вело и к быстрому росту рядов рабочего класса. К началу ХХ века численность фабрично-заводских, горнозаводских и транспортных рабочих составляла около 3 млн. человек, к началу первой мировой войны она возросла до 4,2 миллиона. При этом, как было сказано выше, более половины их числа было сконцентрировано на крупных предприятиях, имеющих более 500 рабочих. Росла и квалификация и грамотность рабочих. Во всяком случае, читать и писать могли в 1897 г. 40%, а в 1917-м 64%. Численность сельскохозяйственного пролетариата составила к началу столетия 3,5 миллиона человек.
Низкая заработная плата была обеспечена тем, что деревня давала избыток рабочей силы. За малейшие провинности рабочих донимали штрафами. Техника безопасности практически отсутствовала. Чрезвычайно тяжелые жилищные условия были общим правилом: бараки, казармы, ночлежки, «углы» (часть комнаты, отделенная занавеской, в которой жила целая семья). Грубое обращение (требование обращения на «вы» считалось в царской России политическим), вызов жандармов для подавления недовольных, с самыми тяжелыми последствиями. Широко применялся детский и женский труд, который оплачивался на 30-40% ниже. Все это вызвало рабочее движение еще на самых ранних стадиях формирования рабочего класса после реформы 1861 года. Уже в 70-е годы формируются первые рабочие организации и кружки. Никакими большевиками, которых теперь обвиняют во всех грехах, тогда не пахло – это было непосредственным следствием жесткой капиталистической эксплуатации, которая в пору своего становления принимает наиболее варварские формы.
Знаменитая Морозовская стачка прошла в 1885 году и заставила правительство сделать первые шаги фабричного законодательства. Все уступки, все (!) «благодеяния» самодержавия выбивались исключительно организованной борьбой рабочего класса, революционной, в первую очередь. Забастовки 1895-1896 года, в организации которых участвовали также и первые организованные российские марксисты («Союз борьбы за освобождение рабочего класса»), имели своим следствием законодательное ограничение продолжительности рабочего времени 11 ½ часами.
Средняя продолжительность рабочего времени составляла в 1900 г. 11,2 часа и была выше, чем в других капиталистических странах, а средняя заработная плата – около 17 рублей, в 2-3 раза ниже. Начавшийся в этом году экономический кризис ухудшил положение рабочих, значительно выросла безработица. С 1902 года начинается уверенный рост забастовочной борьбы, вылившийся в 1905 г. в революцию. Рабочие начинают активно устанавливать связи с революционными партиями и организациями: социал-демократами, эсерами, анархистами и другими, менее известными. Чашу терпения переполнила русско-японская война.
Но все же 9 (22) января 1905 г. к Зимнему Дворцу двинулось мирное шествие рабочих. Свое положение в «изобильной» (как, например, считает упомянутый Говорухин) России они описывали следующим образом: «Мы … пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать… Нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душит деспотизм и произвол… Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук» (по тексту в учебнике «Истории СССР» 9 класса, стр. 43-44).
Расстрел демонстрации положил начало революции. Разумеется, нынешние ее противники возмущаются лишь беспорядками, насилием революционеров и т.д. Но … тема террора – это тема другой статьи в этом номере.
Результатом революции, помимо политических, в виде формирования Государственной Думы, определенных легальных возможностей союзов, печати и т.д., стал, в первую очередь, опыт организованной борьбы, в т.ч. вооруженной, и опыт политической самоорганизации, опыт создания Советов. В эту революцию рабочие отрепетировали то, что они гораздо решительней сделают в 1917-м. В эту революцию рабочие показали, что именно они способны до конца отстаивать даже чисто-буржуазно-демократические требования. Уже тогда и была заложена основа противостояния между революционным крылом социал-демократии, утверждающим, что только рабочий класс (в союзе с крестьянством) может довести до победы буржуазно-демократическую революция, и реформистским крылом, меньшевизмом, который настаивал, что, раз революция буржуазная, то и делать ее должна буржуазия, а задача пролетариата не «отпугнуть» ее.
Результатом революции, а не деяний «великих реформаторов», стало и улучшение материального положения рабочего класса: повышение зарплаты, сокращение рабочего дня, возможность формирования профсоюзов и касс взаимопомощи. О последствиях революции для деревни (отмена выкупных платежей и начало Столыпинской реформы) сказано выше.
Новый подъем революционного рабочего движения с 1912 года приводит к новым уступкам. 23 июня 1912 года были изданы законы о страховании от болезни и несчастных случаев. Но в целом положение рабочих оставалось тяжелым. А взаимное неприятие трудящихся города и деревни с одной стороны и правящего класса с другой только обострилось. Ленин пишет в апреле 1914 года: «…страна переживает состояние плохо прикрытой гражданской войны. Правительство не управляет, а воюет» (В.И. Ленин, ПСС, т. 25, стр. 65). Масштаб забастовок в первом полугодии 1914 года (1337 тысяч человек) превысил показатели 1905 года. И какой «немецкий генеральный штаб» выделил на это деньги? Очевидно, что революционный взрыв нарастал в России изнутри.
В июле в Петербурге шли баррикадные бои. Крупные выступления прошли в Баку, Лодзи, др. городах. Но значительная часть России, в т.ч. деревня, отставала, а армия оставалась послушной командованию. Царизм «успел» вступить в войну, которая лишь отсрочила революцию. Обвинители революции (тот же автор «России, которую мы потеряли»), расхваливая предвоенную Россию, почему-то напрочь «забывают» об этом факте: революционный взрыв назрел уже накануне войны.
Политическая система и политические партии
Другим важнейшим феодальным пережитком в России начала ХХ века оставалось царское самодержавие. Реформы второй половины практически не затронули государственную власть. Земская реформа 1864-го и городская реформа 1870 года дали возможность формирования выборных местных органов, пусть и с ограниченными правами. Само собой возрастной, имущественный и национальный ценз имел место. Но, так или иначе – это были буржуазные реформы, дававшие определенное влияние буржуазии в рамках самодержавия. Эту же направленность имела и судебная реформа 1864 г., сделавшая суд, по крайней мере формально, независимым.
Но центральная власть оставалась неприкосновенной. Россия оставалась неограниченной монархией. Вся полнота законодательной, исполнительной и судебной власти была в руках монарха. Огромный бюрократический аппарат был практически бесконтрольным. Буржуазия, которая наряду с дворянством, была господствующим классом, имела незначительное влияние на власть. Это притом, что капитализм полностью господствовал в городе и, несмотря на крепостнические пережитки, уверенно занимал господствующее положение и в деревне. Все это делало крайне неустойчивой политическую систему, имеющую столь слабую социальную опору.
Разумеется, буржуазия имела общие интересы в качестве эксплуататорского класса с дворянством и царским чиновничьим аппаратом, но их внутренние «разборки», в которых буржуазия быстро наращивала свой вес благодаря ускоренному индустриальному развитию, подвергали систему постоянному риску «кризиса верхов». Кроме того, либеральная буржуазия, под напором революционных масс была не прочь вырвать у самодержавия уступки для себя. И одновременно беспокоилась о том, чтобы дело либо не доходило до революции, либо раз уж она началась, ограничилась этими уступками. Отсюда и все последующее своеобразие русской революции: буржуазия брюзжит на самодержавие, но боится против него восстать и возглавить массы – последних она ненавидит гораздо больше самодержавия. В результате она не может добиться сколь-либо удовлетворительных выгод даже для себя и принимает их только, когда пролетариат, вопреки ней (!), добивается уступок от самодержавия, ценой своих жертв и благодаря собственной организации.
Так было и в первую русскую революцию 1905 года. Всеобщая октябрьская стачка парализовала страну и «выбила» из Николая II Манифест 17 октября 1905 г. Манифест провозгласил создание парламента – Государственной Думы и предоставлял демократические свободы – слова, печати, собраний и организаций, совести.
Выразителем чаяний буржуазии были партии кадетов (конституционных демократов) и октябристов («Союз 17 октября»). Первые представляли либеральную буржуазию, вторые – ту ее часть, которая прочно срослась с самодержавием: крупных промышленников, торговцев и перешедших на буржуазные методы хозяйствования помещиков.
Разумеется, обе они признали манифест реализацией всех пожеланий, и кроме подавления революции, ничего не хотели. Но «радость была недолгой». Даже выбранные по крайне недемократической системе I и II Дума оказались слишком радикальными не только для царского окружения, но и для части буржуазии. Новый избирательный закон, обнародованный после роспуска II думы, и по которому были выбраны следующие два ее состава, был полным издевательством над демократическим представительством, на звание которого претендует парламентаризм. Этот закон, прозванный «бесстыжим» (даже царь это признавал) приравнивал один голос помещика к 4 голосам крупной буржуазии, 260 голосам крестьян, 543 голосам рабочих. Крайне характерно, что нынешний правящий класс решил вернуть это название, считая себя продолжателем того «парламентаризма», не желая быть наследником т.н. «советской» власти, которая, разумеется, в 1993 году была чистой воды парламентом, но зато с реальными (!) полномочиями.
Выборы проходили в условиях полицейского террора и резкого сокращения предоставленных «свобод». Обеспечив прочное реакционное монархическое большинство. Но даже и эта, как и IV Дума, продолжала играть второстепенную роль, с которой царское правительство считалось постольку-поскольку, имея возможность разогнать в любой момент. И опять же … даже IV Дума стояла в оппозиции правительству. Поначалу «коленопреклоненная», эта оппозиция в ходе войны привела к параличу верховной власти страны.
Автор намеренно почти ничего пока (!) не говорит о революционных, пролетарских и мелкобуржуазных, партиях, завоевывавших все большее влияние среди трудящихся как деревни, так, в особенности, и города. Делается это для того, чтобы показать, что русский царизм сгнил и разложился уже сам по себе, в силу собственной природы. Но, разумеется, нам придется перейти к ним, когда возникнет необходимость показать, почему эта перезревшая буржуазная революция пошла совсем не по традиционному буржуазному пути.
Война и складывание революционной ситуации
Подводя итог вышесказанному, можно назвать следующие пункты, делавшие буржуазно-демократическую революцию в России неизбежной.
1) Бурное промышленное развитие сочеталось с медленным развитием капитализма в деревне, что не только тормозило развитие экономики страны, но и делало его неустойчивым из-за острейшего социального конфликта, ни на мгновение не оставлявшего Россию со времен реформы 1861 года. Попытки проведения аграрной реформы лишь обострили классовую борьбу в деревне.
2) Все усиливающаяся буржуазия не имела сколь-либо серьезного представительства во власти, что делало неустойчивыми отношения между самими господствующими классами. Они не только не могли противостоять революции, но невольно поощряли ее.
3) Относительное отставание от передовых стран при одновременном стремлении царизма играть видную роль в международных делах, в т.ч. на полях сражений, ставило страну в зависимость от иностранного капитала.
4) Наличие многочисленных национальных окраин, где гнет местных эксплуататоров сочетался с гнетом национальным, создавал дополнительное напряжение для и без того шатающегося режима. В условиях войны он, одновременно, создавал возможности для противника через них «вести подрывную деятельность» против центральной власти.
5) Дешевизна рабочей силы (благодаря обширному ее резервуару в русской деревне) вела к повышенной эксплуатации рабочего класса и уменьшала в нем прослойку «рабочей аристократии». В условиях революционной пропаганды (эсеры, анархисты, социал-демократы) это превратило рабочих России в чрезвычайно революционно настроенный и организованный класс, способный взять на себя ведущую роль в революции. Эта способность обеспечивалась как длительной революционной традицией России (с конца 50-х годов XIX века), так и непосредственным опытом революции 1905 года и наличием революционных и полуреволюционных организаций.
Война сорвала готовую начаться революцию, но она же и сделала ее еще более неизбежной и всеобщей. Несмотря на относительное отставание по сравнению с ведущими империалистическими державами, царизм не умерял свои внешнеполитические аппетиты, готовясь к полномасштабному участию в войне, надорвавшей экономику и до крайности обострившей социальный кризис.
Несмотря на принимаемые усилия, промышленность не могла обеспечить армию достаточным количеством вооружений, не хватало даже винтовок и патронов. Ухудшилась работа транспорта, что привело к перебоям в снабжении продовольствием армии и городов. Создание правительственных регулирующих органов (Центральный военно-промышленный комитет) с целью разрешения этих проблем, еще больше ухудшило положение трудящихся, ибо проводилось за их счет. Зато буржуазия зарабатывала на войне немалые барыши.
Для дальнейшего перевооружения царизм обращался все за новыми займами к своим союзникам, в 3 раза увеличив внешний долг. В то же время рубль обесценился приблизительно в 10 раз. За какие шиши царизм (если бы не было революции) догнал бы и перегнал в краткие сроки страны Запада, включая США, как это утверждают нынешние противники революции?
Тяжелый удар был нанесен по сельскому хозяйству. 47% трудоспособных мужчин из деревни были призваны в армию, регулярная реквизиция лошадей еще больше обострила проблему. На фронт были призваны и многие рабочие, у оставшихся выросла продолжительность рабочего дня (до 11-12 часов), широкие масштабы приняло применение женского и детского труда. Рост спекуляции, снижение реальной зарплаты, постепенно нарастающие проблемы с хлебом увеличивали недовольство в низах.
Но и «верхи» были недовольны. Поражения царской армии на фронтах показали неспособность правящего режима вести войну. Сотни тысяч убитых (от 500 тысяч до 1,3 миллиона по разным данным), миллионы раненных и пленных, потеря огромных территорий не только напрочь ликвидировали патриотический угар первых недель войны среди солдат, но и вызвали хронический «кризис верхов». Сосредоточение всей власти в руках царя, который назначал во главе правительства все более бездарных представителей исключительно на основе личной преданности, вызывало недовольство буржуазии, объединившейся в Думе вокруг т.н. Прогрессивного блока. Русский капитал требовал «ответственного правительства». Ответственного перед ним, перед Думой.
Самодержавие не шло на уступки, постоянно меняло состав правительства, которое стали называть «кувыркколегией». Это благоприятствовало проникновению во власть разного рода проходимцев и авантюристов, символом которых стал Григорий Распутин. Его убийство в конце 1916 года уже ничего не могло изменить. А тем временем в столице начались серьезные перебои с хлебом, начинались антивоенные демонстрации, на фронте усиливалось дезертирство.
Летом-осенью 1916 года запылали национальные окраины: проснулась Средняя Азия и Казахстан. Особенно длительным и упорным было восстание в Тургайской области Казахстана во главе с пастухом Амангельды Имановым, которое не закончилось до самой революции, а затем переросло в борьбу на стороне Советской власти.
Думская оппозиция била тревогу. Боязнь поражения сочеталась с боязнью революции. Лучше всего об этом пишет В.В. Шульгин в своих воспоминаниях: «Но раз Думы не разгоняют, и в то же время обесчещенное правительство, с пятном измены на щеке, продолжает оставаться у власти, то нам остается только жечь его словом, пока оно не уйдет, потому что, если мы замолчим, заговорит улица. Так я и сказал…
- И будем бороться с этим правительством пока оно не уйдет. Мы будем говорить все “здесь” до конца, чтобы страна “там” молчала» (В.В. Шульгин, «Дни. 1920», «Современник», Москва, 1989, стр. 132).
Метущаяся буржуазия начинает обсуждать план дворцового переворота, в котором должны были участвовать некоторые видные представители генералитета, крупнейших промышленников, кадетов и октябристов. Но решительность не была их сильной стороной. Отложенный переворот, состоялся бы он или нет, запоздал – народ начал революцию. Следует отметить, что планы дворцового переворота поддерживали через своих послов Франция и Англия, на основании чего некоторые конспирологи сегодня утверждают, что революцию организовал чуть ли не Уолл-стрит. Но, как было показано, причины революции созрели давно, а поддержка плана переворота была связана не с желанием революции, а с необходимость предотвратить возможный выход России из войны и обеспечить ее полноценное участие в боевых действиях. А реальная революция началась независимо и даже вопреки заговорщикам (которые хотели ее предотвратить) и их западным покровителям. По большому счету эта поддержка, да плюс «пломбированные вагоны» с революционерами (большевики среди них были в меньшинстве), пропущенные в Россию германским правительством после февральской революции – вот и все «революционное» участие иностранных держав. Все (!) остальное участие было исключительно контрреволюционным!
Начало революции
Революция нарастала постепенно. Предвестником непосредственного выступления послужила забастовка рабочих Путиловского завода, поддержанная рабочими Выборгской стороны и Нарвской заставы. Саму же революцию, по сути, начали женщины. 23 февраля (8 марта по новому стилю) 1917 года, в «день работницы», они вышли на улицы с требованиями хлеба и мира. Бастующие рабочие, а затем студенчество и городская интеллигенция присоединились к ним, прорываясь к центру города. Масштаб демонстраций нарастал ежедневно, и уже на второй-третий день стало ясно, что в стране началась революция. 25 февраля, после царского «повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки!», были произведены аресты революционеров, усилено вооружение полиции, на зданиях установлены пулеметы. Но эффект был обратный. Расстрел демонстрантов произвел переворот в сознании солдат. Вечером 26 февраля восстала рота Павловского полка. Рабочие приступили к агитации в других воинских частях, и на следующий день один полк за другим стал переходить на сторону революции. К вечеру все было решено. Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов пытался укрепиться в здании Адмиралтейства, но безуспешно. Как он сам позже говорил на следствии: «Войска постепенно так и разошлись. Просто разошлись, - постепенно, оставив оружие».
Тот же Шульгин писал о Петрограде к моменту начала революции: «Во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые сочувствовали бы власти» (там же, стр. 173). Про Москву известный британский дипломат Брюс Локкарт написал еще категоричней: «В Москве не было кровопролитий, так как не было никого, кто защищал бы старый режим» (Р.Г. Брюс Локкарт, «История изнутри», М., «Новости», 1991, стр. 155). И так было по всей России. Никакие зарубежные агенты не могли такое обеспечить по всей огромной стране. Тем более, что ни Интернета, ни телевидения, ни даже радио общего пользования в то время не было. Режим просто рухнул никому не нужный. А вся реальная власть оказалась в руках восставших рабочих и солдат. Уже с 25 февраля в Петрограде началось формирование Советов. 27 февраля был сформирован Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, имевший, по сути, верховную власть в стране.
Смешно сейчас читать в Википедии: «Дума сыграла ключевую роль в Февральской революции: её членами 27 февраля был образован Временный комитет Государственной думы, де-факто принявший на себя функции верховной власти, сформировав Временное правительство России». В революции (!) Дума не играла никакой роли. Перепуганные и полные бессильной ненависти к начавшейся революции депутаты собрались, чтобы решить, как спасти ситуацию: «Встревоженные, взволнованные, как-то душевно прижавшиеся друг к другу… даже люди много лет враждовавшие, почувствовали вдруг, что есть нечто, что всем одинаково опасно, грозно, отвратительно… Это нечто была улица… уличная толпа… Ее приближающееся дыхание уже чувствовалось… по улице, окруженная многотысячной толпой, шла смерть» (В.В. Шульгин, стр. 178). Все, чего хотел Шульгин в это время по отношению (и против!) революции и «толпы» - это «пулеметы». И подавляющее большинство думцев думало также. Но выбора не было. Чтобы сохранить власть и привилегии, нужно было изобразить из себя революционеров, нацепить красные банты и произносить на митингах речи во славу «свободной России», - чем они и стали заниматься. А на указанном заседании и был сформирован указанный Временный комитет. Комментарий Шульгина: «В сущности это было бюро Прогрессивного блока с прибавлением Керенского и Чхеидзе … Страх перед улицей загнал в одну “коллегию” Шульгина и Чхеидзе» (там же, стр. 180-181).
Если этот комитет и смог какое-то время вообще играть какую-то роль, то только по единственной (!) причине: руководство Петроградского Совета (его председателем стал все тот же меньшевик Чхеидзе, а его товарищами Керенский и другой меньшевик Скобелев) просто отдало власть Временному правительству, предложенному комитетом, в которое, в качестве высочайшей милости по отношению к массам (а заодно в качестве спасательного круга для себя), был включен «революционер» Керенский.
Ранее уже было (и еще будет) сказано, что представители буржуазии были совершенно не в состоянии довести до конца буржуазно-демократическую революцию, проводя в жизнь только те преобразования, которые из них выбивали восставшие массы. Но имевшие поначалу значительное большинство в Советах меньшевики и эсеры, безропотно передали им власть, убеждая рабочих и солдат, что так и положено – революция ж буржуазная. Потребовалось время, чтобы понять, что только сами трудящиеся и могут довести до победы эту революцию.
«Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции. История Февральской революции есть история того, как Октябрьское ядро освобождалось от своих соглашательских покровов» (Л.Д. Троцкий, Предисловие к русскому изданию первого тома «Истории русской революции»). Но здесь мы должны вновь обратиться к международной составляющей Русской революции.
Часть II (продолжение)