К 95-летию русской революции: истоки, природа, причины победы и поражения
Предыдущая часть Часть II.
«Революция произошла потому, что терпение русского народа лопнуло под давлением царящих повсюду непроизводительности и упадка. Ни одна другая нация не выдержала бы стольких лишений в течение такого долгого времени …
Необходимо понять одно – с самого начала революция была революцией народной. С самого начала ни Дума, ни интеллигенция не управляли ходом событий. И второе – революция была ради земли, хлеба и мира, но прежде всего ради мира. Был только один путь спасения России от большевизма – это заключить мир» (Р.Г. Брюс Локкарт, «История изнутри», М., «Новости», 1991, стр. 157). Так писал в своих воспоминаниях английский дипломат Брюс Локкарт. Но были и те, кто предвидел социальный взрыв заранее:
«Если война окончится победоносно, усмирение социалистического движения, в конце концов, не представит непреодолимых затруднений ... Но в случае неудачи, возможность которой, при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, - социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна.
Как уже было указано, начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, лишившаяся, к тому же, за время войны наиболее надежного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению.
Как это ни странно может показаться на первый взгляд, при исключительной уравновешенности германской натуры, но и Германии, в случае поражения, предстоит пережить не меньшие социальные потрясения».
Таким было предупреждение П.Н. Дурново, бывшего министра внутренних дел России, направленное в его записке Николаю II в феврале 1914 г., т.е. накануне мировой войны. Без всяких козней Уолл-стрита и германского генштаба, на которых сваливается революция в России, он предсказал, к чему приведет приближающаяся мировая бойня. И именно война, как было показано в первой части статьи, стала катализатором революционного взрыва.
В этом прозорливом предвидении классового врага есть и другой важный момент: мировая война станет потрясением не только России. И именно в мировой войне находится второй (после сугубо российских причин) ключ к пониманию природы русской революции. Он заключается в том, что Россия является частью единой мировой капиталистической системы, и Русская революция произошла в тот момент, когда вся эта система в целом оказалась в жесточайшем социально-политическом кризисе, всемирным проявлением которого и стала мировая война. В результате она стала, одновременно с национальной, частью и международной революции.
За месяц до ее начала Ленин говорил в своем «Докладе о революции 1905 года»:
«Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией. Чудовищные ужасы империалистской войны, муки дороговизны повсюду порождают революционное настроение, и господствующие классы - буржуазия, и их приказчики - правительства, все больше и больше попадают в тупик, из которого без величайших потрясений они вообще не могут найти выхода.
Подобно тому, как в России в 1905 году под руководством пролетариата началось народное восстание против царского правительства, с целью завоевания демократической республики, так ближайшие годы как раз в связи с этой хищнической войной приведут в Европе к народным восстаниям под руководством пролетариата против власти финансового капитала, против крупных банков, против капиталистов …» (В.И. Ленин, ПСС, т. 30, стр. 327).
Процесс расширения капитализма, выражавшийся в этот период особенно явно в росте колониальных держав, натолкнулся на завершение колониального раздела. Капитализму нужно было как-то решить эту проблему, как-то объединить расколотый на колониальные империи мировой рынок. Он умеет это делать только одним способом: через силовое подчинение в пользу самой сильной группировки держав. Результатом стали две мировые войны (по сути одна, разделенная двадцатилетним перемирием), в итоге которых основная часть человечества была объединена под эгидой США. Мировая война до крайности обострила и внутренние классовые противоречия: возникла обстановка, благоприятная для пролетарской революции сразу во многих странах, капитализм и мировой пролетариат впервые во всемирном масштабе поставили вопрос «кто кого». Таким образом, национальная буржуазная революция в России, при условии, что она будет проведена под руководством рабочего класса, становилась одновременно и частью международной социалистической революции. И именно надежда на эту революцию давала возможность российским рабочим надеяться на то, что они будут проливать свою кровь не только ради решения буржуазных задач, но и для того, чтобы с помощью передовых рабочих Европы и Америки и, опираясь на свою диктатуру, перейти непосредственно к социализму.
Отсюда и известная постановка вопроса Лениным еще осенью 1915 года: «Задача пролетариата России - довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе. Эта вторая задача теперь чрезвычайно приблизилась к первой, но она остается все же особой и второй задачей, ибо речь идет о разных классах, сотрудничающих с пролетариатом России, для первой задачи сотрудник – мелкобуржуазное крестьянство России, для второй - пролетариат других стран» (В.И. Ленин, ПСС, т.27, стр.49-50).
Разделение задач также понималось строго в вышеуказанном порядке: начатая пролетариатом России буржуазно-демократическая революция перейдет к социалистическим задачам при помощи победивших рабочих Запада. И так вопрос ставился с самого начала. Уезжая из Швейцарии в Россию Ленин прямо пишет об этом: «Русский пролетариат не может одними своими силами победоносно завершить социалистической революции. Но он может придать русской революции такой размах, который создаст наилучшие условия для нее, который в известном смысле начнет ее. Он может облегчить обстановку для вступления в решительные битвы своего главного, самого верного, самого надежного сотрудника, европейского и американского социалистического пролетариата» (там же, т. 31, стр. 93).
Т.е. именно война соединила две революции, сделав одну из них, национальную буржуазно-демократическую, но возглавляемую пролетариатом, частью международной социалистической. Нерешенность задач буржуазной революции в России делала ее более всего подходящей для того, чтобы стать инициатором международной революции, делая ее «слабым звеном» империалистической цепи, а всемирный характер кризиса капитализма, выразившийся в войне, давал шанс на то, что она будет поддержана международным пролетариатом, который переведет эту революцию в социалистическое русло.
Двоевластие
Неспособность буржуазии, опасавшейся революционных масс больше самодержавия, осуществить собственную революцию, осложнялась тем, что она была привязана к западному, прежде всего англо-французскому капиталу, на стороне которого и, в немалой степени, на деньги которого она вела войну. Как ее собственные интересы, так и требования союзников вести войну «до победного конца» еще больше способствовали ее откровенно контрреволюционной позиции по всем вопросам.
В этом и состояла противоречивость ситуации. Перед Россией, во внутреннем плане, стояли задачи буржуазной революции, но … буржуазия делать ее не хотела. Но внутренний кризис, обостренный войной делал положение трудящихся масс нестерпимым. И именно эти массы рабочих и одетых в солдатские шинели крестьян совершили революцию, создав и свои органы власти Советы. Их неопытность привела к тому, что руководство в Советах оказалось в руках меньшевиков и правых эсеров, имевших до этого лучшие условия для легальной деятельности и игравшие на их доверии. Это руководство и передало власть Временную правительству, составленному никого не представлявшей Думой, т.е., по сути той самой буржуазией, которая всей душой была против революции. Думой, члены которой в страхе дрожали в февральские дни, надеясь на то, что царизм сможет все же подавить «бунт». «Умеренный либерал Шидловский не без злорадства вспоминал позже предложение, сделанное крайним левым кадетом Некрасовым, будущим сподвижником Керенского: «Установить военную диктатуру, вручив всю власть популярному генералу» (Л. Троцкий, «История русской революции», М., «ТЕРРА-TERRA», издательство «Республика», т. 1, стр. 168).
Лидеры меньшевизма искренне считали себя истинными марксистами, проводя такую политику. Левый меньшевик Суханов вспоминал позже о своей первоначальной позиции, которая как раз и соответствовала принятию вышеуказанного решения: «Власть, идущая на смену царизма, должна быть только буржуазной. Трепова и Распутина должны и могут сменить только заправилы думского "Прогрессивного блока". На такое решение необходимо держать курс. Иначе переворот не удастся, и революция погибнет» (Н.Н. Суханов, «Записки о революции», М., Политиздат, 1991, т.1, стр. 50). «Революция погибнет» без «заправил», которые с первого дня мечтали о генерале, который ее подавит! Такова «логика» оппортунизма.
Но реальная власть была тогда полностью в руках Советов, а их соглашательские верхи так или иначе должны были выполнять их волю, как и Временное правительство.
«Временное правительство, - писал 9 марта военный министр Гучков начальнику штаба верховного главнокомандующего ген. Алексееву, - не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное правительство существует лишь, пока это допускается Советом рабочих и солдатских депутатов» (А.П. Ненароков, «1917. Краткая история, документы, фотографии», М., 1988, Изд. полит. лит-ры, стр. 58).
Советы пользовались, особенно в первые дни, этой властью сполна. Именно они (ау, господа защитники демократических свобод из числа противников Советов!) и осуществили реально демократические преобразования в России. Прежде всего, это бы знаменитый «Приказ №1» Петроградского Совета. Он предлагал немедленно провести довыборы солдатских депутатов, обязывал выполнять приказы других органов власти, только когда они не противоречат решениям Совета, выбрать ротные и батальонные комитеты, в распоряжение которых переходило обеспечение распорядка и контроль над оружием, отменялось отдание чести во внеслужебное время, отменялись титулы «превосходительство», «благородие» и т.д. Это обеспечило не только демократизацию армии, но и обеспечило революцию реальной военной силой, против которой были бессильны имущие классы.
Советы создавали рабочую милицию на предприятиях, разоружали полицию, освобождали политзаключенных, осуществляли отмену разного рода штрафов и ограничений, организовывали продовольственные комитеты, вводили 8-часовой рабочий день. Под контроль Советов была поставлена пресса, а черносотенные газеты запрещены.
Упоение первой победой над самодержавием и открывшейся свободой, иллюзиями и надеждой на выполнение обещаний, данных Временным правительством при гарантиях со стороны эсеро-меньшевистского руководства, дало либеральной буржуазии, реально стоящей за правительством, некоторую передышку. Она надеялась потихоньку перехватить инициативу и под аккомпанемент криков о защите «свободы» постепенно захватить всю полноту власти, ликвидировав или выхолостив революционные завоевания.
Под давлением Советов, а, по сути, создавших их масс, правительство вынуждено было в это время принять ряд постановлений, отвечающих требованиям трудящихся. Ну, или хотя бы … провозгласить. 7 марта принято постановление об аресте царской семьи. 6 марта – указ об общей политической амнистии, 12 марта – об отмене смертной казни. Создавалась видимость решения национального вопроса. 8 марта была восстановлена автономия Финляндии, хотя финны хотели гораздо большего. 17 марта было принято обращение к полякам, в котором была признана необходимость создания независимой Польши, но … вопрос откладывался до Учредительного собрания. 20 марта были отменены ограничения по религиозному и национальному признаку в части прав на местожительство, прав собственности, возможности предпринимательства, приема на госслужбу и т.д. 19 марта Временное правительство приняло декларацию по аграрному вопросу. Признав его «первейшим из первых», оно отложило его решение … опять же до Учредительного собрания. А пока постановило создать комитет по сбору соответствующих материалов. Зато декларация не забыла отметить: «Земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата. Насилие и грабежи – самое дурное и самое опасное средство в области экономических отношений» (там же, стр. 67). Т.е. за исключением того, чего трудящиеся сами добились через Советы, они мало что получили от Временного правительства.
В качестве анекдота по Петрограду распространялась шутка, помещенная в сатирическом журнале «Бич»:
«- Слушайте, какую это странную пьесу так нескладно играет оркестр?
- Неужели не узнаете? “Марсельезу”!
- Ой, что вы! Совсем непохоже!
- Это потому что музыканты играют ее по нотам «Боже, царя храни!» (там же, стр. 68).
Наконец, 27 марта правительство выступило с декларацией о задачах войны, где под революционными лозунгами протаскивалась все та же идея победы над врагом, но теперь для защиты революции. Политика эсеро-меньшевистского ЦИК Советов, по сути, прикрывала Временное правительство.
Центральным вопросом был вопрос о войне. Он был самым острым и неотложным. Если ухудшающееся материальное положение, нерешенность национальных проблем и вопроса о земле еще можно было терпеть в ожидании их «скорого» решения, то окончание войны требовали немедленно. Во всяком случае, начала переговоров о мире. Но нетерпение проявляли не только рабочие и солдаты, но и буржуазия, которая в эти первые месяцы еще не оставляла мечты о Дарданеллах. Восстановление армейской дисциплины и выполнение долга перед союзниками было для них задачей № 1. А союзники, признавшие Временное правительство, настойчиво требовали продолжения войны.
18 апреля (1 мая по новому стилю, здесь и далее даты даны по старому стилю) министр иностранных дел П.Н. Милюков направил союзным правительствам ноту с изложением внешнеполитических задач Временного правительства. 20 апреля она была опубликована в печати и сразу вызвала взрыв возмущения. Нота заявляла, что Временное правительство «спешит присоединить свой голос к голосам союзников», что нет оснований думать «что совершившийся переворот повлек за собой ослабление роли России в общей союзной борьбе». Она обещала, что правительство будет выполнять обязательства перед союзниками и продолжает «питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны …» (там же, стр. 84).
Реакция была мгновенной. 20 и 21-го в Петрограде постоянно шли многочисленные митинги солдат и рабочие демонстрации с лозунгом «Долой Милюкова!». Одновременно Невский оккупировала буржуазно-чиновничья публика с лозунгами поддержки Временного правительства и с плакатами «Долой Ленина!». Буржуазия сразу и точно определила своего главного противника! 21-го Петроградская прокуратура начала следствие о якобы стрельбе большевиков по демонстрантам.
Желая приглушить протесты, правительство выступило 21 апреля с «Разъяснением» «ввиду возникших сомнений по вопросу о толковании ноты». «Разъяснение» признавало, что нота была одобрена всем составом Временного правительства, одновременно утверждая, что «говоря о решительной победе над врагами», она имела лишь ввиду выполнение задач, поставленных декларацией от 27 марта в словах: «… цель Свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов» (там же, стр. 88-89). Каким образом сии благородные устремления сочетаются с обещанием «выполнять обязательства перед союзниками», объяснено не было.
Вопрос немаловажный с учетом действительных устремлений этих союзников. Их отношение к этому вопросу хорошо позже изложил все тот же Локкарт: «Советы заняты были отвлеченным дискутированием условий мира. Они изобрели формулу “Мир без аннексий и контрибуций”, и эта фраза, повторяемая на тысячах митингах, в окопах и деревнях, разнеслась по стране, как пламя пожара. Этот лозунг был весьма невыгоден и неприятен для английского или французского правительств, заранее поделивших еще не завоеванную добычу в виде аннексий и контрибуций» (Р.Г. Брюс Локкарт, стр. 169).
Правительство не ограничивалось разъяснениями. 20 апреля военный министр Гучков провел встречу с главнокомандующим армией генералом Алексеевым, Корниловым, командующим Петроградским военным округом, и Колчаком, командующим Черноморским флотом. Корнилов, заявив, что в городе проходит военная демонстрация против Временного правительства, высказался за ее силовое подавление. Решение об этом принято не было. Тем не менее, Корнилов, отдал приказ доставить артиллерию на Дворцовую площадь. Но юнкера Михайловского артиллерийского училища отказались выполнить приказ, поскольку он был отдан без согласования с Советом рабочих и солдатских депутатов. Не был выполнен и его приказ 21 апреля о реорганизации резервных частей округа и подготовке их вывода из столицы, а собрание представителей Петроградского гарнизона постановило подчиняться только Петроградскому Совету. Когда же 29-го Финляндский полк не явился на назначенный им смотр, а явившиеся новобранцы полка, прервали его речь, сорвав флаг с его автомобиля, генерал не выдержал и подал в отставку.
Так первый же после начала революции политический кризис положил конец иллюзиям с обеих классовых сторон: рабочий и солдат стремительно начали понимать, что правительство не будет выполнять задач, поставленных им революцией, а буржуазия и помещики, что их надежды на тихое и постепенное спускание революции на тормоза и ее последующую ликвидацию оказались тщетными. Началась консолидация сил в обоих этих лагерях для решительной схватки. Никто и ничто уже не могло помешать этой схватке. Если сегодняшние либеральные «историки» не верят в этом марксистам, пусть поверят Локкарту: «Трехсотлетние шлюзы были снесены. Поток не мог быть остановлен никакими человеческими силами, пока он сам не иссякнет» (Р.Г. Брюс Локкарт, стр. 158). Иначе говоря, пока класс, ставший движущей силой революции, не выполнит все исторические задачи, на которые он в данный исторический момент способен. И этим революционным классом была не буржуазия, даже если революция в России и выполняла буржуазные задачи.
Классовое противостояние между пролетариатом и крестьянской массой с одной стороны и буржуазно-помещичьим блоком с другой обозначилось, наконец, открыто. Т.е. вопрос встал не о том, как «плохой» самодержавный режим сменить на «хороший» республиканский, а о том, какой класс может и должен проводить преобразование общества. Первые недели после свержения самодержавия явно показали, что буржуазия свою революцию доводить до конца не будет, а за небольшие уступки в свою пользу прочно встанет на сторону контрреволюции. Как и то, что трудящиеся массы, в первую очередь рабочий класс, показали свое твердое намерение бороться за революционные преобразования до конца. Обозначилась и классовая природа каждой из сторон двоевластия: буржуазная Временного правительства и пролетарская Советов.
Как же вели в этой ситуации руководители Советов, т.е., казалось бы, вожди пролетариата и крестьянства, партии меньшевиков и эсеров? Выполнив в первые дни некоторые требования трудящихся, перечисленные выше, они переключились на поддержку Временного правительства, т.е. буржуазии (!) по всем фронтам! Кризис, вызванный нотой Милюкова, с последующей отставкой Гучкова, а через три дня и Милюкова, которого предпочли сдать как собственная партия, так и союзники по Антанте, создавал возможность отстранения буржуазного правительства от власти и передачи всей полноты власти Советам и подчиненному им правительству. Но вместо этого они пошли на помощь «утопающему».
Для успокоения масс они, через Петроградский Совет, приняли постановление об усилении контроля над Временным правительством, так и оставшееся декларацией, а попутно и постановление о прекращении на два дня любых демонстраций. Последнее было безоговорочно выполнено – решение Совета было законом!
26 апреля оставшееся в изоляции Временное правительство опубликовало обращение «О коалиционном правительстве» и о привлечении в него «активных творческих сил страны». На следующий день глава правительства Г.Е. Львов непосредственно обратился к этим «силам», т.е. к председателю Петроградского исполкома меньшевику Н.С. Чхеидзе. В ходе обсуждения на Исполкоме 28 апреля – большинством в 1 голос предложение было отклонено. Оно было принято со второй попытки, 1 мая. 44 голоса меньшевиков, эсеров и «примкнувших», против 19 голосов большевиков и меньшевиков-интернационалистов.
5 мая было создано первое коалиционное правительство. В него вошли меньшевики И.Г. Церетели и М.И. Скобелев, эсеры В.М. Чернов и А.Ф. Керенский, трудовик П.Н. Переверзев и лидер партии народных социалистов А.В. Пешехонов. Новое правительство, разумеется, изо всех сил делало вид, что отмежевалось от позиции Милюкова, и … сделало все возможное, чтобы от масс осталась в тайне телеграмма нового министра иностранных дел М.И Терещенко своим коллегам из стран Антанты, в которой тот подтвердил готовность России продолжать войну.
«Коалиционное правительство, – писал Бьюкенен, – представляет для нас последнюю и почти единственную надежду на спасение военного положения на этом фронте» (Троцкий, т.1, стр. 355)
На помощь своим «социалистам» прибыл десант из социал-шовинистов стран Антанты. ««Иностранные социал-патриоты были у нас желанными гостями и принимались с распростертыми объятиями в Мариинском дворце. Брантинг, Кашен, О’Греди, Дебрукер и проч. чувствовали себя там в родной сфере и составляли с нашими министрами единый фронт против Совета. Интернационалиста же “революционное правительство” совсем не пустило на российскую территорию» (Н.Н. Суханов, «Записки о революции», М., Политиздат, 1991, т.2, стр. 78). Под интернационалистом имеется ввиду Ф. Платтен, сопровождавший Ленина в поездке через Германию.
«Союзные социалисты объезжали фронты. “Генерал Алексеев, – писал Вандервельде, – делал все, чтобы наши усилия были приложены к тем, которые были предприняты несколько ранее делегациями моряков Черного моря, Керенским, Альбером Тома для того, чтобы довершить то, что он называл моральной подготовкой наступления”. Председатель Второго Интернационала и бывший начальник штаба Николая Второго нашли таким образом общий язык в борьбе за светлые идеалы демократии» (Троцкий, т.1, стр. 352).
А. Тома выступил в конце мая на заседании Исполкома Петроградского Совета с пропагандой продолжения войны, встреченный овацией вождей меньшевиков и эсеров. Тома, однако, понимал, что нужно закамуфлировать воинственные намерения, согласившись на словах с лозунгом «мира без аннексий и контрибуций». Он так объяснял это Локкарту:
« - Я знаю своих социалистов, - сказал, он. Они будут драться до последней капли крови за лозунг. Нужно принять его, но изменить его толкование.
Так аннексии превратились в возмещение убытков, а контрибуции – в репарации. Кажется, именно тогда слово “репарация” впервые получило официальное применение. И именно Тома удалось убедить Советы принять пункт о возмещении убытков Эльзас-Лотарингией» (Р.Г. Брюс Локкарт, стр. 169).
Но никакие хитрости уже не могли помочь. Кризис четко показал, на чьей классовой стороне находятся правительство и Советы, и рабочие массой хлынули в ряды сторонников передачи всей власти в руки последних. Это были и анархисты, и набиравшее понемногу силу левое крыло партии эсеров. Но, прежде всего, это была партия большевиков. «Что касается пролетариата, то поворот его в сторону большевиков принял в течение апреля ярко выраженный характер. Рабочие приходили в комитеты партии и спрашивали, как им переписаться из меньшевистской партии в большевистскую. На заводах стали настойчиво допрашивать своих депутатов насчет внешней политики, войны, двоевластия, продовольствия, и в результате таких экзаменов эсеровские или меньшевистские депутаты все чаще заменялись большевистскими. Резкий поворот начался с районных советов как более близких к заводам. В советах Выборгской стороны, Васильевского острова, Нарвского района большевики как-то сразу и неожиданно оказались к концу апреля в большинстве» (Л.Д. Троцкий, т. 1, стр. 346).
А Временное правительство упрямо продолжает гнуть свою линию. Военно-морской министр Керенский демонстрирует бурную деятельность: уже 11 мая он выезжает в агитационную поездку на фронт, издает приказ о борьбе с братанием на фронте (если дело в стремлении к миру и защите революции – то зачем?) и вводит «Декларацию прав солдата», направленную на лишение его значительной части этих прав, полученных в феврале-марте. В ответ – волна протестов. 22 апреля, в угоду правительству, соглашательский Петроградский Совет проголосовал за «заем свободы». Его «социалистические» лидеры выступили с лозунгом: «Путь к миру лежит через окопы противника!»
Нежелание правительства решать вопрос прекращения войны, обострило и восприятие других проблем, нараставших с огромной скоростью. В деревне помещики после революции начали бешенную спекуляцию землей, отказываясь от ее обработки, продавая иностранцам или подставным лицам. Министр земледелия, эсер Чернов, попытался хотя бы временно приостановить этот процесс. Исходя из его проекта, министр юстиции Переверзев разослал распоряжение нотариусам о временном прекращении сделок. Но бурный протест со стороны помещиков, поддержанный земельными банками, Временным комитетом Государственной думы и т.д., заставил быстро отступить. Уже в конце мая Переверзев выступил с разъяснением, по сути, отменившим принятое ранее решение. Начало набирать обороты аграрное движение низов.
Ситуация в экономике стремительно ухудшалась. Война ложилась на нее тяжелым бременем, только за первое полугодие выразившееся в сумме 10,5 миллиардов рублей. Инфляция набирала темпы, курс рубля падал. Временное правительство формировало органы по регулированию экономикой, которые на деле были заняты защитой предпринимателей. Началось систематическое закрытие предприятий. Рабочие требуют контроля над производством, а министр труда Скобелев издает манифесты, указывающие на недопустимость вмешательства в работу предприятий. «Социалистический» министр юстиции выступает с предложением о временном введении института внесудебного ареста, а для дезертиров - судов, где дела «производятся с возможной быстротой» (Ненароков, стр. 97).
3-24 июня в Петрограде прошел I Всероссийский съезд Советов. Из 777 делегатов большевикам принадлежало 105, 32 меньшевикам-интернационалистам, 248 меньшевикам и 285 эсерам. Резкий сдвиг влево не дошел еще до всей России, но уже там легендарное «Есть такая партия!» прозвучало грозным предзнаменованием. Опираясь на большинство, съезд принял резолюцию о поддержке Временного правительства. А также поддержал уже идущую подготовку к наступлению на фронте. Но настроения масс уже расходились с политикой большинства в Советах.
«В конце мая, когда войска уже развертывались для наступления, комиссар при 7-й армии телеграфировал Керенскому: “В 12-й дивизии 48-й полк выступил в полном составе, 45-й и 46-й полки в половинном составе строевых рот; 47-й отказывается выступать. Из полков 13-й дивизии выступил почти в полном составе 50-й полк. Обещает выступить завтра 51-й полк; 49-й не выступил по расписанию, а 52-й отказался выступить и арестовал всех своих офицеров”. Такая картина наблюдалась почти повсюду. На донесение комиссара последовал ответ правительства: “45-й, 46-й, 47-й и 52-й полки расформировать, подстрекавших к неповиновению офицеров и солдат предать суду”. Это звучало грозно, но не пугало…Орудием репрессий служили чаще всего казаки, как и при царе, но теперь ими руководили социалисты: дело ведь шло об обороне революции» (Троцкий, т.1, стр. 364-365).
На Черноморский флот, находившийся под влиянием эсеров и считавшийся оплотом патриотизма, направилась делегация для ведения пропаганды наступления. И что же? «Делегация развозила по стране идею войны до победы, но с каждой неделей слушатели становились враждебнее. В то время как черноморцы все более снижали тон своей проповеди наступления, в Севастополь прибыла балтийская делегация, чтобы проповедовать мир. Северяне имели больший успех на юге, чем южане на севере. Под влиянием кронштадтцев севастопольские матросы приступили 8 июня к разоружению командного состава и к арестам наиболее ненавистных офицеров» (там же, стр. 365-366).
Тем не менее, правительство продолжало свою линию подталкиваемое всеми контрреволюционными классами. Газета кадетов «Речь» от 20 июня: «Едва ли можно сомневаться, что наступление нанесет внутреннему врагу – большевикам не менее тяжелый удар, чем внешнему врагу». Т.е. военные задачи все больше уступали место в умах реакции, которая теперь сконцентрировалась за спиной партии кадетов, цели удушения революции.
Союзники, которых не устраивали постоянные отсрочки наступления, меж тем усиливали нажим, не стесняясь откровенного шантажа и угроз. У них была двойная цель: ослабить давление на западном фронте и развенчать антивоенный ореол русской революции, который начинал действовать на солдат всех воюющих сторон. Чего не было, так это понимания, что результат будет обратный желаемому: «Положение союзных делегаций в России на самом деле быстро становилось невыносимым. Все старались убедить русских продолжать войну, хотя они только что сбросили режим, отказавшийся дать им мир. Капля здравого смысла могла подсказать каждому, что в данных условиях победа большевиков – лишь вопрос времени» (Локкарт, стр. 169-170).
Что ж, большевики упомянуты не зря. Как самая организованная и многочисленная сила революционного лагеря они притягивали к себе основной поток рабочих и солдат, требовавших решения задач, поставленных революцией, и передачи всей полноты власти Советам. Подготовка наступления, поэтому, сопровождалась нарастающей травлей большевиков, которых обвиняли то в стремлении к сепаратному миру, то в прямой работе на немцев.
16 июня Керенский отдал приказ о наступлении, с восторгом встреченный буржуазией и ее «социалистическими союзниками». Ушедший далеко вправо Плеханов писал: «Граждане! Если я вас спрошу, какой сегодня день, вы скажете, что понедельник. Но это ошибка: сегодня воскресенье, воскресенье для нашей страны и для демократии всего мира. Россия, сбросившая иго царизма, решила сбросить иго неприятеля» (цит. по Троцкий, т. 1, стр. 370).
Далеко не на всех действовала такая пропаганда. «21 июня пулеметный полк в Петрограде на общем собрании постановил: “В дальнейшем мы будем посылать команды на фронт только тогда, когда война будет носить революционный характер...”. В ответ на угрозу расформирования полк ответил, что не остановится перед раскассированием “Временного правительства и других организаций, его поддерживающих”» (Троцкий, т.1, стр. 371).
Но часть солдат все же поверила, что вот еще удар по ослабевшей от переброски войск на западный фронт немецкой или австрийской армии, и придет мир. Однако противник отступил и перегруппировался. Боевой пыл (где он еще был) быстро стих, а с началом ответного контрнаступления обернулся нарастающим развалом армии, дезертирством и требованиями отстранения от власти Временного правительства.
Накануне наступления, учитывая возрастающее недовольство масс, большевики назначают на 10 июня демонстрацию. Однако, меньшевики и эсеры, пользуясь своим большинством добиваются ее запрета Съездом Советов. На следующий день меньшевик Ф.И. Дан вносит на рассмотрение съезда резолюцию о предоставлении Совету права вето на любые демонстрации. Разумеется, для «защиты» революции. Разумеется, «социалистические» друзья Милюковых и К не скрывали против кого направлена резолюция. «Это был, собственно, исключительный закон, исключительный против большевиков» (Н.Н. Суханов, т.2, стр. 288). Церетели прямо заявил: «Контрреволюция может к нам проникнуть только через одну дверь: через большевиков … Пусть же извинят нас большевики, теперь мы перейдем к другим мерам борьбы … Большевиков надо обезоружить» (там же, стр. 289). Так действовали будущие жалобщики по поводу «нарушения советской демократии» со стороны большевиков.
Резолюция, однако, не прошла – меньшевики явно перебрали со своими нападками. Во время выступления М.И. Либера из зала послышался крик Мартова «версалец!» (в зале послышалось «мерзавец»). Зал застыл в оцепенении, а затем прервал заседание. Зато Временное правительство поспешило издать свой 3-дневный запрет. Но Съезд был вынужден сам назначить демонстрацию, на этот раз общую, надеясь увидеть выражение поддержки его коалиционной политики и наступления на фронте.
Чтобы понять, на чьей стороне, на деле, были Церетели и прочие «защитники» революции от большевизма, приведем слова их коллег-кадетов, высказанные 3 июня на расширенном заседании членов IV Гос. Думы. Милюков: «… все русское общество должно сплотиться в борьбе с опасностью большевизма … временное правительство в борьбе с этой опасностью должно прибегнуть к другим средствам кроме убеждения». Маклаков: «… они могут проводить самое крайнее законодательство, но это должно быть государственное законодательство, а не углубление революции … нужно, чтобы они отделались, я не говорю от революционной фразеологии, пусть способ выражения остается какой угодно, но от революционной идеологии» (Ненароков, стр. 109).
Демонстрация состоялась 18 июня, через два дня после начала наступления, и оказалась тяжелейшим ударом для соглашательского большинства, показав полное торжество большевизма и вообще революционных требований пролетариата. Редкие лозунги поддержки правительства тонули среди лозунгов; «Вся власть Советам!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Да здравствует контроль и организация производства!», «Мир хижинам, война дворцам!». «Так твердо и увесисто выражал свою волю авангард российской и мировой революции, рабоче-крестьянский Петербург» (Н.Н. Суханов, т. 2, стр. 301).
Официальный орган Советов, газета «Известия» писала 20 июня: «… чувствовалась в шествии 18 июня угрюмая настороженность и подозрительность рабочей массы… с такой злостью рвали то там, то здесь знамена с лозунгами доверия Временному правительству … на этот факт обилия ленинских лозунгов революционная демократия в лице своих Советов должна обратить самое серьезное внимание».
Решительная поддержка курса на переход к власти к Советам, выраженная на демонстрации, провал наступления, подтвердившего, что правительство лишь продолжает войну, паралич промышленности и резкое ухудшение положения рабочих, все это привело к резкому обострению противостояния двух классовых лагерей. Надежда буржуазии и ее союзников была на наступление. Причем, не только на его успех, но и на его провал, который можно было свалить на «дезорганизаторов».
Не случайно. «Слухи о расформировании на фронте все новых и новых частей за неповиновение, за отказ выполнять боевые приказы докатывались до столицы непрерывно … по делу о массовом неисполнении боевых приказаний только в 5-й армии, ближайшей к столице, привлечено к ответственности 87 офицеров и 12725 солдат» (Троцкий, т.2, стр. 17-18).
«На собраниях полков то и дело выносились резолюции о необходимости выступить, наконец, против правительства. Делегации от отдельных заводов являлись в полки с запросом, выйдут ли солдаты на улицу?» (там же, стр. 18). «26 июня прибыли в свой запасной батальон делегаты от Гвардейского гренадерского полка с фронта с заявлением: полк против Временного правительства и требует перехода власти к Советам» (там же, стр. 19). Бурлит Кронштадт, поддержанный Ораниенбаумом, посылая ультиматумы правительству, по приказу которого верные правительству солдаты устроили погром на даче Дурново, штаб-квартире анархистов, арестовав несколько десятков их товарищей и убив одного из них.
Таких примеров множество, но все же значительная часть их приходится на Петроград и окрестности. «Столица кипела. После роспуска съезда 24-го числа рабочие с обостренным вниманием следили за тем, как Церетели и Чхеидзе, вопреки прямому постановлению съезда, в угоду плутократии, обуздывали Финляндию. Они не могли также не реагировать живо, остро, на … воззвание Скобелева о “самоограничении” от 28 числа, но самым острым и больным пунктом и для рабочих и для солдат было, конечно, продолжающееся бестолковое наступление – вместо политики мира. Настроение масс, воля к решительным действиям нарастали с каждым днем. Агитации против коалиции в столице уже не требовалось» (Н.Н. Суханов, т.2, стр. 309).
Возникает опасность стихийного вооруженного выступления, которым, может воспользоваться контрреволюция для подавления революционного движения. «Все острее становится опасность того, что не поддержанный фронтом и провинцией Петроград будет разбит по частям» (Троцкий, т.2, стр. 118). Город полнится слухами о выступлении против Временного правительства. Впрочем, не только слухами. 1-й пулеметный полк рассылает своих делегатов в другие полки с призывом к этому выступлению. Получают поддержку. Как и на Путиловском заводе, «самом тяжелом орудии рабочего Петербурга», по выражению Суханова. Зато прибывшего сюда Чхеидзе освистывают. Призывы большевиков воздержаться от преждевременного выступления с трудом, но находят понимание.
Буржуазия встревожена и жаждет принятия срочных мер по «наведению порядка». Кризис грянул 2 июля, когда кадеты, члены правительства, заявили о выходе из него. «Коалиция “живых сил”, эта первая коалиция против революции, немного не дождавшись, пока ее сметет взрыв народного гнева, лопнула от внутреннего кризиса» (Суханов, т.2, стр. 313). Камнем преткновения стал вопрос об украинской автономии: правительственные социалисты, в качестве компромисса с украинской Центральной Радой, согласились на ее немедленное предоставление и создание специального органа по делам Украины, Генеральный секретариат, кадеты же требовали отложить вопрос до Учредительного собрания, сроки созыва которого постоянно откладывались. Может быть, утверждение Ленина и Троцкого о том, что это был лишь повод, выглядит некоторым преувеличением, вопрос для кадетов, сторонников «великой России», был действительно важный. Но это все же был именно повод, ибо напряжение росло давно, и кадетам, как силы, за спиной которой сконцентрировалась вся контрреволюция, как воздух были необходимы «решительные меры» против нарастающего революционного недовольства масс. Уже явно обозначившийся провал наступления создал такой момент, когда надо было спровоцировать массы на открытое выступление и, воспользовавшись им, заставить своих социалистических союзников открыто поддержать контрреволюцию.
У самих масс был, как не раз говорилось, другой взгляд. Это понимали уже не только большевики. Тот же Суханов пишет: «Разумеется, существует единственное здравое решение вопроса … Взамен коалиции мелкой и крупной буржуазии против пролетариата и революции должна быть создана новая коалиция: коалиция советских партий, пролетариата и крестьянства – против капитала и империализма. Других решений не было» (там же). Впрочем, при этом, он упорно настаивал на исключительно совместном решении этого вопроса всеми (!) советскими партиями, не понимая, что их правая часть до конца будет стоять на стороне «коалиции мелкой и крупной буржуазии против пролетариата и революции», что без разрыва с ней указанное «единственное здравое решение» просто невозможно. А ведь «Диктатура советской демократии могла быть установлена формально простым провозглашением правительства советского блока. Переворот мог быть совершен с полнейшей легкостью, без всякого восстания, без реального сопротивления, без пролития капли крови» (там же).
Массы, однако, не тешили себя особо иллюзиями и не собирались ждать, когда все партии, представленные в Советах, согласятся на «здравое решение». Они его требовали, и считали, что имеют право решить вопрос так же, как они это сделали в феврале-марте. Причем немедленно. Попытки сдерживания со стороны большевиков уже не действовали: отставка кадетов означала для них одно: необходимость немедленного перехода власти к Советам.
Инициатором выступил 1-й пулеметный полк, солдаты которого с утра 3 июля «сорвав собрание своих ротных и полкового комитетов … выбрали собственного председателя и потребовали немедленного обсуждения вопроса о вооруженном выступлении» (Троцкий, т. 2, стр. 22). Попытки торможения со стороны большевиков успеха не имели, пока не прибыл популярный у них лидер военной организации большевиков Невский. Но успех последнего был не долгим. К вечеру пулеметчики избрали Временный революционный комитет и разослали делегатов по другим полкам. В том числе и в без того бурлящий Кронштадт.
Делегаты прибыли на заводы, где рабочие предоставили автомобили для установки пулеметов и сами бросали станки. Больше других сопротивлялся Путиловский, но узнав, что Выборгская сторона уже направилась к Таврическому дворцу, вышел и он. Большевики из рабочих и солдат принимают решение идти вместе с рабочими и «поддерживать порядок». Городская конференция большевиков потребовала от присланных на нее делегатов-пулеметчиков воздержаться от выступления, вскоре это решение подтверждается ЦК. Но ничто уже не могло остановить, ни солдат, ни рабочих. Толпы демонстрантов шли либо к Таврическому дворцу, требовать от ЦИК Советов взятии всей полноты власти, либо к особняку Кшесинской, где и проходила указанная конференция. Шли за «указаниями», но только такими, каких они требовали сами.
Если принять терминологию современной пропаганды, твердящей, что большевики в октябре 1917-го «узурпировали власть», то требование масс по отношению к ним уже к началу июля можно было бы сформулировать требованием-вопросом: «Ну когда ж вы, наконец, узурпируете?!». Или, если называть вещи своими именами, возглавить передачу власти единственной в то время действительно легитимной власти – Советам. Попытки большевиков, в речах с балкона, вновь призвать к отказу от выступления были встречены криками «долой!». Для партийцев, привыкших к постоянному росту своей популярности, это был удар. Их гнали с их же лозунгами: «Вся власть советам», «Долой 10 министров-капиталистов» и т.д.
Вероятно «настоящие» марксисты типа меньшевиков, предпочли бы (что они регулярно и делали!), во имя своих «принципов», остаться в стороне, если не прямо выступить против «неправильных» масс. Партия трудящихся всегда остается с трудящимися, даже если действующими поспешно. Поняв, что настрой масс не изменить, изменяют свое решение большевики. С балкона особняка они обращаются с призывом провести мирное шествие и выбрать делегатов, которые предъявят свои требования ЦИК Советов, главным из которых было: «возьмите власть!».
И как же реагировали те, к кому оно было направлено? Ответственный за безопасность ЦИК меньшевик Войтинский позже писал: «Весь день 3 июля ушел на то, чтобы стянуть войска, чтобы укрепить Таврический дворец … Нужно было во что бы то ни стало прекратить это безобразие, и мы вызвали с фронта войска» (Троцкий, т. 2, стр. 31). Таков идиотизм ситуации: руководство Советов, от которых демонстранты требуют взять власть, т.е., по сути, выражают полнейшую поддержку, зовет войска с фронта для защиты от них! Очень наглядный пример того, кого на самом деле больше боялись верно служившие буржуазии меньшевики и эсеры: немецкой армии или революционных масс.
Символичное событие произошло в это время на заседании рабочей секции Совета, проходившее (совпадение по времени - случайное) в том же Таврическом дворце. Соглашатели с ужасом обнаружили, что здесь, впервые с начала революции, они оказались в меньшинстве. В ответ на предложение Каменева создать комиссию в 25 человек для руководства движением, они покидают заседание. В их отсутствие принимается резолюция с требованием к ЦИК взять власть в свои руки и избирается предложенная комиссия: 15 человек, 10 мест остается для меньшинства – они так и не будут заполнены. Советская «демократия» по эсеро-меньшевистски продолжается ночью. На объединенном заседании исполкомов Советов принимается предложение Дана, что оставаться на нем могут только те, кто «заранее обязуется защищать и проводить принятые решения». Однако через некоторое время большевики и межрайонцы приходят с заявлением, что «никто не может отнять у них мандат, предоставленный им избирателями» (Троцкий, т.2, стр. 33). Большинство проглатывает, но его настрой остается все тем же: «заговор», «народ совершает контрреволюционное дело» (там же, стр. 34) и т.д. Тем временем революцию «защищали» юнкера и разная буржуазная публика, провоцируя столкновения или обстреливая демонстрантов из укрытий.
Во время ночного обсуждения большевистское руководство получает звонок из Кронштадта от Раскольникова: матросы выступают, несмотря ни на какие уговоры. У большевиков не остается выбора: если они не хотят, чтобы массы отвернулись от них, они должны быть вместе с ними. Выпускается обращение отдельным листком: выразить свою волю путем массовой мирной демонстрации. Такой вот «большевистский мятеж»!
4 июля в Петрограде прошла грандиозная демонстрация. В отличие от предыдущего дня, где преобладали солдаты, здесь на первое место вышли рабочие. Бастовали все, включая предприятия, где преобладало влияние меньшевиков и эсеров. Полмиллиона демонстрантов полностью выявили настроения большинства населения, в т.ч. многих из тех, кто еще верил лично тогдашним руководителям ЦИК Советов. Он также показал и настрой контрреволюции, устроившей многочисленные провокации, включая обстрелы демонстрантов из пулеметов. Учитывая накаленность ситуации и очевидное нежелание соглашателей, все еще находящихся в большинстве в Советах, брать власть в свои руки, большевики вечером обращаются с призывом о прекращении демонстраций.
Тем же вечером началось совместное заседание ЦИК рабочих и солдатских депутатов и Исполкома Совета крестьянских депутатов. Резолюцию о передачи власти Советам, представленную Луначарским, поддерживают, кроме большевиков и межрайонцев, также левые меньшевики и левые эсеры. В этой ситуации, когда интересы противостоящих классовых сил обозначились со всей ясностью, со всей ясностью проявилось и то, на какой стороне классовых баррикад находятся меньшевики с правыми эсерами. Понимая, что речь идет не просто о смене состава правительстве, а о смене всего его курса, Церетели высказался совершенно откровенно: «Если бы мы, советское большинство, взяли власть в свои руки, то разве все вы, от Мартова до Ленина, не потребовали бы от нас действий, ведущих не “в наступление, а в перемирие”. Но ведь мы этой политики не примем» (Ненароков, стр. 127). «Приемлемой» для них могла быть только политика буржуазии.
Джон Рид приводит эпизод, в котором меньшевик в дни Октября яростно агитирует малограмотного солдата против большевиков, на что тот ему отвечает: «Выходит словно бы так; есть два класса – пролетариат и буржуазия … И кто не за один класс, тот, значит, за другой» (Д. Рид, «Десять дней, которые потрясли мир», БВЛ, «Художественная литература», М., 1968, стр. 414). Понять эту простую истину, осознанную трудящимся большинством России, соглашатели были не в силах.
Момент был ключевой. С одной стороны ситуация для перехода всей власти к Советам была самой благоприятной … при единстве в принятии такого решения со стороны партий, представленных в Советах, или, по меньшей мере, при наличии большинства у его сторонников. Но отказ большинства и открытый его переход на сторону буржуазии дал возможность контрреволюции перейти в наступление против революционных организаций, в первую очередь, большевиков. При поддержке соглашателей Советы были отодвинуты в сторону, хотя еще и не могли быть ликвидированы. Власть оказалась сосредоточенной в руках Временного правительства, воспользовавшегося, как и предполагалось, ставшим уже фактом провалом наступления на фронте и прошедшими демонстрациями для обвинения большевиков в «мятеже» и попытки подавления революции … разумеется, под лозунгом ее «защиты».
Сформированное 8 июля правительство возглавил ее «защитник», «социалист» Керенский. Незадолго до этих событий другой «защитник», свергнутый император Николай II писал в своем о нем в своем дневнике: «Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту, чем больше будет у него власти, тем будет лучше» (Ненароков, стр. 117).
Член Президиума ЦИК Советов меньшевик Ф.И. Дан прямо заявил: «Мы не только готовы поддержать Временное правительство, мы не только делегировали ему всю полноту власти, мы требуем, чтобы этой властью правительство пользовалось» (стр. 130).
Двоевластие закончилось. Власть сосредоточилась у Временного правительства, которое немедленно начало репрессии. Поводом к этому была использована давно заготовленная и до наших дней хорошо известная фальшивка с «немецкими шпионами».
Часть III (продолжение)