К 95-летию Русской революции: истоки, природа, причины победы и поражения
Предыдущая часть Часть III.
Переход контрреволюции в наступление начался уже 5 июля, когда демонстрация, по решению ЦК партии большевиков, уже была прекращена, а в Петроград начали прибывать войска, еще верившие Временному правительству.
Обвинения в служении немцам в отношении большевиков шли давно, а тут наступил благоприятный момент раздуть соответствующую истерию. Кампания на сто процентов была заказной. Когда на фронте захлебывалось наступление, а среди солдат и рабочих столицы росли антиправительственные настроения, срочно был нужен козел отпущения в лице основной революционной силы. Вот что пишет В. Логинов в книге «Неизвестный Ленин»:
«Министр юстиции … Переверзев настойчиво теребил [начальника контрразведки] Никитина: “Положение правительства отчаянное; оно спрашивает, когда же ты будешь в состоянии обличить большевиков в государственной измене?!” … 1 июля в контрразведке у Никитина состоялось совещание, на котором порешили: расследование около тысячи дел по немецкому шпионажу прекратить, а всех сотрудников сконцентрировать на одном – “усилить работу против большевиков”. Тут же составили список на 28 большевистских лидеров. На каждого из них, начиная с Ленина, Борис Владимирович - от имени главнокомандующего - подписал ордер на арест. Дополнительно составили списки на арест еще 500 большевиков. “Я предвидел большое потрясение, - пишет Никитин, - но о нем-то мы и мечтали!” И когда через несколько дней начались июльские события, тут уж совсем стало не до “юридических тонкостей”. И Переверзев взмолился: “Докажите, что большевики изменники, - вот единственное, что нам осталось”» (Никитин Б.В. «Роковые годы», с. 120-122; Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота», с. 165).
Подав в отставку сразу после июльских событий, Переверзев признался газете «Новое время», «что он пустил в ход непроверенные обвинения, дабы поднять ярость (дословное выражение) солдат против» (В.И. Ленин, ПСС, т. 34, стр. 8) большевиков.
Уходя в отставку премьер Временного правительства князь Львов разоткровенничался перед журналистами: «Особенно укрепляет мой оптимизм события последних дней внутри страны. Наш “глубокий прорыв” на фронте Ленина имеет, по моему убеждению, несравненно большее значение для России, чем прорыв немцев на нашем юго-западном фронте» (там же, стр. 18). После многомесячных патриотических заклинаний и обвинений большевиков в «предательстве», военных неудачах и т.д. «Львов сразу и целиком признал … истину, что “победа” над классовым врагом внутри страны важнее, чем положение на фронте борьбы с внешним врагом» (там же, стр. 19). Отметим: «несравненно» важнее.
6 июля, перед возвращением из Питера лидер Кронштадтских большевиков Ф. Раскольников прочел в газете «Вечерние новости», что Ленин бежал в Кронштадт под его личной охраной: «Досужий корреспондент, заполнивший голым вымыслом всю первую полосу … изощрялся в описании самых кропотливых деталей, рассчитанных на неискушенного читателя и придававших всему повествованию внешний вид полного правдоподобия» (Ф.Ф. Раскольников, «Кронштадт и Питер в 1917 году», М., изд. политической литературы, 1990, стр. 154).
От кадетско-черносотенной компании не отставали и «социалисты», сторонники Временного правительства. 9 июля старейший социал-демократ России, редактор газеты «Единство» Георгий Плеханов писал на ее страницах: «Беспорядки … были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома. Энергичное подавление этих беспорядков должно поэтому со своей стороны явиться составною частью плана русской национальной самозащиты». Заключение: «Революция должна решительно, немедленно и беспощадно давить все то, что загораживает ей дорогу». Полная потеря ориентации в вопросе, где революция, а где контрреволюция.
«Шпионский» скандал послужил хорошей ширмой для репрессий против революционеров. Общим местом было и обвинение в мнимом «вооруженном выступлении». Уже 4 июля правительство приняло решение о захвате, вполне вооруженном, особняка Кшесинской и Петропавловской крепости, где находились сочувствующие большевикам войска. Что и было сделано 6 июля, вопреки обещанию ЦИК не делать этого. Новые переговоры с ЦИК ни к чему не привели. Сталин, который вел эти переговоры, описал ситуацию так: «У меня получилось впечатление, что эти господа во что бы то ни стало хотят устроить кровопускание» (Ненароков А.П., «1917. Краткая история, документы, фотографии», М., 1988, Изд. полит. лит-ры, стр. 130).
По требованию большевиков ЦИК Советов создал комиссию для расследования выдвинутых против них обвинений. Но 7 июля комиссия, так и не прибывшая на договоренное место для допроса Ленина, была распущена, после того как правительство приняло решение об аресте лидеров большевиков по делу «Об организации вооруженного выступления в г. Петрограде 3-5 июля 1917 года против государственной власти». Полная капитуляция соглашателей проявилась и в резолюции объединенного заседания ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, заявившей о недопустимости уклонения Ленина от суда, «фактически выдав нас контрреволюции» (В.И. Ленин, ПСС, т. 34, стр. 9). Вспомним все эти и последующие шаги, когда дойдем до тех дней, когда июльские хозяева положения будут жаловаться на аресты членов Временного правительства из числа «социалистов» (кстати, быстро отпущенных), как на пример «насилия» большевиков после Октября.
Как писал Ленин, «контрреволюционная буржуазия... столько же верит в наше “шпионство”, сколько вожди русской реакции, создавшие дело Бейлиса, верили в то, что евреи пьют детскую кровь. Никаких гарантий правосудия и России в данный момент нет … отдать себя сейчас в руки властей, значило бы отдать себя … в руки разъяренных контрреволюционеров» (та же, стр. 8-9). Ленин ушел в подполье.
А «разъяренные контрреволюционеры» действовали. Временное правительство, избавившись от опеки Советов, четко показало, как оно «защищает» революцию. Аресты начались 7 июля. В этот день была арестована делегация Центробалта во главе с его председателем П.Е. Дыбенко. 9-го июля арестован Каменев, 15-го Антонов-Овсеенко, 23-го Троцкий, отказавшийся отмежеваться от большевиков, хотя он еще и не вступил в их партию, а также Луначарский. 13-го арестована на границе срочно приехавшая из Стокгольма А. Коллонтай. Аресту подверглись также ряд левых эсеров (Устинов, Прошьян и т.д.). Были закрыты «Правда», «Солдатская правда» и ряд других большевистских газет, их распространение на фронте было запрещено.
12 июля принято решение о введении смертной казни на фронте и об учреждении военно-полевых судов. В тот же день военное министерство и министерство внутренних дел получили право закрывать революционные газеты и журналы, привлекая их руководство к суду. Несколько позже они получили и право запрета собраний и съездов.
14 июля под колокольный звон всех столичных церквей прошли похороны 7 казаков, погибших при попытке разгона демонстрантов. Эсеро-меньшевистские лидеры Советов шли в одной траурной процессии с черносотенцами.
18 июля вышел «Манифест о роспуске финляндского сейма».
В качестве символического унижающего жеста ЦИК Советов был выселен из Таврического дворца. Взамен ему был предоставлен Смольный институт, вызвав злорадные насмешки буржуазной прессы.
Особое внимание уделялось разоружению и выводу из Петрограда революционных частей. Разоружение же рабочих (распоряжение правительства от 12 июля), практически, провалилось ввиду саботажа с их стороны. Части столичного гарнизона были разделены на три категории: первая подлежала полному расформированию, вторая – частичному, третья – «основательной чистке». «Зачинщики» должны были предстать перед судом, а рядовые участники – отправлены на фронт по особым спискам и лишены права голоса при выборах Учредительного собрания. Сокращение должно было составить 100 тыс. солдат. Но, несмотря на все усилия, ко времени Корниловского мятежа план был выполнен лишь наполовину, после чего процесс резко затормозился («Октябрьское вооруженное восстание», кн. I, изд. «Наука», Л., 1967, стр. 375-376).
Сопротивление и недовольство рабочих, постепенное «разложение» прибывших с фронта частей и боязнь соглашателей, что контрреволюция, вслед за революционерами избавится и от них, привели постепенно к ослаблению репрессий.
Понимая, что другого случая может не представиться, контрреволюция усиливала нажим на правительство. 16 июля в Ставке прошло совещание с участием Керенского. Генерал Алексеев прямо выдвинул требование уничтожения Советов и солдатских комитетов, хотя и признал, что этого нельзя сделать сразу. Брусилов высказался несколько мягче, согласившись ограничиться подчинением комитетов военному начальству, которое, при необходимости, могло бы их распустить. Генерал Лукомский потребовал распространения смертной казни и на гражданских лиц, «которые разлагают армию». Одновременно выдвигалось требование (Алексеев) вывода из Питера вглубь России крупных предприятий и отправки части рабочих на рытье окопов.
Брусилов, поддержанный всем генералитетом, предложил формирование «ударных батальонов» и «батальонов смерти» из надежных солдат и офицеров, которые можно было бы использовать против революционных войск.
Керенский не отрицал этих мер, пытаясь лишь придать им «революционные» одеяния: «Да, мы введем в армию революционный террор, но не для восстановления старого, а для поддержания нового». Добавив при этом, что главное в тот момент «учесть, что при данном соотношении реальных сил возможно сделать и чего нет» («Красная летопись», стр. 41-44). «Революционный террор» для «поддержания нового» под руководством царских генералов – такова суть «защиты революции» со стороны как Керенского, так и его «социалистических» друзей по правительству!
Эту линию поддержал и присутствовавший на совещании Терещенко, добавив, что правительство уже «занято теперь разработкой мер, которые идут иногда даже дальше, чем предлагает генерал Деникин» (там же, стр. 45).
18 июля на частном совещании членов Госдумы кадет А.М. Масленников, приписав ведущую роль в революции Думе, заявлял: «К революции примазалась кучка сумасшедших фанатиков, кучка проходимцев, кучка предателей, и эта кучка называла себя “Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов”» («Октябрьское вооруженное восстание», кн. I, стр. 374). В этот же день Керенский назначает верховным главнокомандующим генерала Корнилова. Наконец, 24 июля формируется новое коалиционное правительство: после всех добытых ими от «социалистов» уступок, кадеты милостиво согласились войти в него.
Ленин отреагировал своими тезисами о «Политическом положении»: «Фактически основная государственная власть в России теперь есть военная диктатура: этот факт затемнен еще рядом революционных на словах, но бессильных на деле учреждений» (т. 34, стр. 1). «Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно. Объективное положение: либо победа военной диктатуры до конца, либо победа вооруженного восстания рабочих» (там же, стр. 2).
Революционная власть не может проводить свою политику без опоры на соответствующую силу. Поскольку трудящиеся классы в своем большинстве (включая многих из тех, кто все еще голосовал за эсеров и меньшевиков), требовали перехода власти к Советам, эсеро-меньшевистским лидерам, для проведения своей «демократической» политики приходилось все больше опираться на эксплуататорские классы и армейское руководство, т.е. на силы, открыто выступавшие за удушение революции. За это приходилось платить все больших оттеснением Советов и комитетов и репрессиями против революционеров.
Парадоксальным образом, бешеная истерия вокруг «немецкого шпиона» Ленина, служит еще одним доказательством объективного и закономерного характера победы Октябрьской революции. Ибо в противном случае, эта истерия неизбежно похоронила бы большевистскую партию. Керенский, кстати, так и утверждал, заявляя о «развале большевистского партийного аппарата» (А.Ф. Керенский, «Россия в поворотный момент истории», М., Центрополиграф, 2006, стр. 327).
Он, как обычно, выдавал желаемое за действительное. Задачи, поставленные перед революцией большевиками, совпадали с теми задачами, которые поставила перед ней история, и с интересами большинства населения, т.е. тех классов, которые и делали революцию. То, что массы не долго (и далеко не все) колебались и после небольшого отката еще решительней поддержали большевиков, доказывает это со всей очевидностью.
Личность нового главы правительства была примечательной. Ленин определил его как «пустого болтуна, агента русской империалистической буржуазии по его объективной роли» (В.И. Ленин, ПСС, т. 49, стр. 419). Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать его мемуары: смесь фактов, показывающих закономерность произошедшего революционного переворота, и полное непонимание (даже отрицания) этой закономерности.
Ясно показав, что действия Думы еще в самом начале революции были направлены на ее предотвращение, он тут же начинает ее изображать ведущей силой революции, как только она очнулась и попыталась подхватить упавшую власть царизма. В его глазах она стала единственной законной властью в стране. Вопреки собственному оправданию своего вхождения в состав сформированного ею правительства: «Я понял, что если в него не будет включен представитель Совета, правительство не получит широкой народной поддержки» (Керенский, стр. 204).
Хороша «единственно законная власть»! В таком убеждении и жил эти месяцы «революционер» Керенский, считая «незамеченную» им власть Советов некоей случайностью и возмущаясь ими: «Порой они вели себя так, словно являлись органом власти» (там же, стр. 231). Но что взять с Керенского? По его мнению, «после Февральской революции Временное правительство даровало народам России не только политическую свободу, но и социальную систему, гарантирующую человеческое достоинство и материальное благосостояние» (там же, стр. 219). В число «даров» были включены и 8-часовой рабочий день и свобода профсоюзной деятельности, т.е. все то, что с оружием в руках рабочие и солдаты завоевали своими силами, и что просто не могло не подтвердить Временное правительство под угрозой неминуемого свержения. Он утверждал: «мое имя в каком-то смысле стало для людей символом новой свободной жизни» (там же, стр. 225)! Так или иначе, все эти слова лишь еще раз доказывают, что Советы и Временное правительство были двумя властями, представляющими разные классы, между которыми не было и не могло быть долгого перемирия.
Газета кадетов «Речь» писала 9 июля: «А.Ф. Керенский есть последний министр прежнего состава, с сохранением которого у власти страна сохраняет остаток надежды на благополучный исход наших внешних и внутренних затруднений». Буржуазия все еще нуждалась в союзе с «социалистами» на переходный период к своему полновластию. И «социалисты» старались: 9 июля ЦИК и Исполком Всероссийского Совета крестьянских депутатов объявили Временное правительство «правительством спасения революции» с неограниченными полномочиями.
Они вели дело к ликвидации Советов. «Известия», орган ЦИК Советов, писали: «Советы выполнили свою задачу, но теперь, когда местные органы власти выбраны на основе всеобщего избирательного права, а у рабочих есть наилучшая из возможных система профессионального представительства на демократической основе, в существовании Советов больше нет нужды» (Керенский, стр. 314).
Неадекватность этого утверждения ясно продемонстрировал Корниловский мятеж, показавший, что у буржуазии нет ни малейшего желания поддерживать демократию, что она не питает особых надежд на Временное правительство, а все ее помыслы направлены на генералитет, способный задушить революцию.
Этот курс явно выразился в росте контрреволюционных организаций, как республиканской, так и монархической направленности, сходившихся в необходимости ликвидации Советов, установления твердой власти и продолжения войны. Таковы были Республиканский центр, Военная лига, «Союз воинского долга», «Союз спасения Родины», «Союз чести и Родины» и т.д. Эти организации сразу увидели свою надежду в лице нового главнокомандующего Л.Г. Корнилова.
Так резолюция Совета союза казачьих войск от 6 августа утверждала, что «генерал Корнилов не может быть смещен как истинный народный вождь и, по мнению большинства населения, единственный генерал, могущий возродить боевую мощь армии», и что в случае его смещения совет «снимает с себя возложенную на него ответственность за поведение казачьих войск на фронте и в тылу» («Октябрьское вооруженное восстание», кн. 2, стр. 111-112). На следующий день к резолюции присоединилась конференция Союза георгиевский кавалеров, а главный комитет Союза офицеров армии и флота распространил телеграмму, извещавшую, что он «… все свои надежды на грядущий порядок в армии возлагает на любимого вождя генерала Корнилова» (там же, стр. 112).
8-10 августа в Москве состоялось «совещание общественных деятелей», т.е. представителей генералитета (Алексеев, Брусилов, Каледин, Юденич), правых кадетов (Милюков), офицерских союзов, московских и питерских промышленников и финансистов и (Рябушинский, Коновалов и т.д.). Выработанная общая платформа звала к установлению «твердой власти», независимой от советов и комитетов, и упрекала правительство в неспособности обуздать революцию: «Правительство, сознающее свой долг перед страной, должно признать, что оно вело страну по ложному пути» (газета кадетов «Речь», 12 августа 1917, № 188).
Совещание направило приветствие Корнилову: «В грозный час тяжкого испытания вся мыслящая Россия смотрит на Вас с надеждой и верой. Да поможет Вам бог в Вашем великом подвиге на воссоздание могучей армии и спасение России» («Октябрьское вооруженное восстание», кн. 2, стр. 113). Храбрый и импульсивный, но не обладающий политическим кругозором генерал легко согласился на роль «спасителя». В конце июля он говорил Деникину по оводу предложений войти в правительство: «Ну нет! Эти господа слишком связаны с советами… Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу» (Л.Д. Троцкий, «История русской революции», М., «ТЕРРА-TERRA», изд. «Республика», т.2, ч.1, стр.139).
Ситуация для контрреволюции становилась все нетерпимее. Вопреки заклинаниям Керенского о «развале большевистского партийного аппарата» и проведенные аресты, большевики возобновили рост своего влияния. Заводские собрания выносили резолюции в их поддержку, проводили перевыборы своих комитетов и своих представителей в районных Советах, все больше переходивших под контроль большевиков. «Среди пролетариата явный упадок влияния эсеров и меньшевиков, явный рост влияния большевиков», - пишет Ленин во второй половине августа (ПСС, т. 34, стр. 130). С 1 по 26 июля численность Петроградской организации партии выросла на 5334 человека.
Не было у контрреволюции надежд и на Учредительное собрание. Не только Советы постоянно левели, но и выборы в местные органы власти показывали рост влияния социалистических партий. Так на выборах в городскую думу Петрограда 20 августа большевики получили 33% голосов (в мае-июне 20%), 44% - меньшевики и эсеры. А потому требование отсрочки выборов в Учредительное собрание было постоянным со стороны буржуазного крыла правительства.
Все меньше было надежд и на соглашательские партии, в которых партийная масса все больше отходила от дискредитировавших себя лидеров. Прежде всего, в столице. На общегородской конференции меньшевиков 5-6 августа 57 голосами против 42 была принята резолюция интернационалистов, предложенная Мартовым и Мартыновым, а в Петроградский комитет были избраны только интернационалисты. Усиление левого крыла было отмечено и на VII совете партии эсеров 6-10 августа. Предложенная И.З. Штейнбергом резолюция требовала создания правительства из советских партий, немедленного перемирия на фронте, рабочего контроля, передачи земли земельным комитетом, прекращения репрессий и т.д. За нее проголосовало 35 из 89 делегатов. К концу августа большинство столичных организаций партии эсеров поддержали левых.
Понимая, что ни на «естественную» смерть Советов, ни на Учредительное собрание рассчитывать не приходится, правительство Керенского пошло на уловку Государственного совещания, которое создало бы видимость демократического представительства всего народа, опираясь на которое можно было начать наступление на революционные организации. Совещание «живых сил» было назначено в «более спокойной» Москве. Соответствующим образом формировалось и представительство, дающее гарантированное большинство имущим классам. Местная газета эсеров возмущалась: «Против 150 представителей труда выступает 120 представителей торгово-промышленного класса. Против 100 крестьянских депутатов приглашаются 100 представителей землевладельцев. Против 100 представителей Совета явится 300 членов Государственной думы» (Л.Д. Троцкий, там же, стр. 139).
Соглашатели были не в восторге от Совещания, но верные своей «защите революции» в союзе с буржуазией, поспешили направить своих представителей. При этом Исполком Советов принял инструкцию, по которой делегатам от Советов запрещалось выступать, подписывать заявления и т.д. как от своего имени, так и от имени своих фракций без разрешения президиума ЦИК. Нарушители лишались мандатов. Большевики, принявшие решение выступить на Совещании с разоблачительным заявлением и покинуть его, были, в силу этого, исключены из делегации.
Ответом рабочих «спокойной» Москвы стала однодневная забастовка с участием 400 тысяч человек. Стачки прошли и в других городах, став хорошим мобилизующим фактором для сил революции. Мобилизовалась и контрреволюция, символ которой, Корнилов, с помпой был встречен как при приезде в Москву, так и при выступлении на Совещании, ставшим этапом в подготовке контрреволюционного выступления. Многочисленные доверительные беседы с представителями правых политических кругов с одной стороны и обещание финансовой поддержки офицерских организаций со стороны кругов финансовых способствовали принятию окончательного решения.
Но верный своей политической слепоте глава правительства был в восторге от «единства демократии» на Совещании: «Оба эти инцидента – неудачная забастовка и встреча Корнилова – только способствовали изоляции левых и правых сторонников диктатуры от подавляющего большинства русского населения, которое придерживалось демократических убеждений … Самое замечательное событие произошло после бурных дебатов между Церетели, выступавшим от имени социалистических партий, и Бубликовым, представителем крупного торгового и промышленного капитала. Неожиданно они шагнули навстречу друг другу и сердечным рукопожатием заключили классовое перемирие во имя России» (Керенский, стр. 315). Меньшевистская «Рабочая газета» от 17 августа писала в статье «Итоги совещания»: «Будем надеяться, что … если не вся буржуазия, то заметная ее часть, пойдет вместе с революционной демократией».
Всего через две недели корниловский мятеж показал полную изоляцию именно Керенских и Церетели, когда буржуазное крыло этого «единства» покинуло правительство в ожидании вступления Корнилова в Петроград, а питерские рабочие самостоятельно организовались для отпора. «Демократы» оказались не нужными ни революции, ни контрреволюции, вступившими в открытое столкновение между собой. Как писал после Совещания Милюков, «страна делится на два лагеря, между которыми не может быть примирения и соглашения по существу» (Троцкий, т.2, ч.1, стр. 172).
Поведение кадетов не было импровизацией. Уже накануне Государственного совещания, 11-12 августа, на расширенном заседании ЦК партии кадетов верх взяли сторонники военной диктатуры, отстаивавшие необходимость «утверждения власти на физической силе» («Октябрьское вооруженное восстание», кн. 2, стр. 118). На заседании ЦК 20 августа Милюков заявил: «Керенский засиделся у власти … Жизнь толкает общество и население к мысли о необходимости хирургической операции. Процесс этот совершится без нас, но мы к нему не в нейтральном положении: мы призываем его и сочувствуем ему в известной мере» (там же, стр. 122).
Керенский, однако, вел свою игру, надеясь использовать Корнилова в своих интересах, не уступая власти. 23 августа к генералу прибыл Савинков, уполномоченный правительством провести переговоры о создании правого правительства без участия министров, делегированных Советами. Генерал соглашался, что его главой останется Керенский, при этом должно было быть принято постановление о введении смертной казни в тылу. Расчет был на резко негативную реакцию со стороны Советов и большевиков. Ситуация и так была напряженной после приказа Корнилова от 20 августа о сдаче немцам Риги и ответной мобилизации Советов при одновременном призыве воздержаться от необдуманных выступлений. Заговорщики явно рассчитывали на «улучшенный» вариант 4 июля: спровоцировать революционные массы на выступление и подавить его с помощью III конного корпуса, который, по просьбе Керенского, Корнилов должен был выдвинуть к Петрограду.
Согласно показаниям Савинкова следственной комиссии после подавления мятежа, Керенский обосновал необходимость выдвижения корпуса тем, что введение смертной казни в тылу «может встретить серьезные выступления со стороны как большевиков, так и со стороны Совета …». И дальше: «Немедленно после подвода корпуса к Петрограду столица с окрестностями будет объявлена на военном положении, новые законы будут опубликованы, и если большевики и Совет рабочих и солдатских депутатов выступят, то движение будет подавлено силой» (там же, стр. 129-130). Провокация была преднамеренной: 18 августа Петроградский Совет 900 голосами против 4 (Чхеидзе, Церетели, Либер, Дан – кто же еще?!) принял резолюцию с требованием отмены смертной казни на фронте, а правительство хотело ввести ее в тылу! 25-го правительство без всякого повода закрывает большевистскую газету «Пролетарий» (на следующий день после того как большевики, после сдачи Риги, призывали к выдержке, не поддаваясь на провокации!), а 26-го – объявляет о повышении вдвое цены на хлеб.
24 августа аналогичные Савинкову переговоры с Корниловым повел член Государственной думы Н.В. Львов. Пообещав сначала поддержку, Корнилов, подтянувший войска в столице, потребовал затем передачи себе всей полноты власти. Лишь получив 26 августа недвусмысленное требование Корнилова прибыть в его Ставку, с обещанием поста министра юстиции в его правительстве, Керенский понял, что просчитался и открыто выступил против мятежа. Но было уже поздно. Произошло открытое столкновение сил революции и контрреволюции, в котором Временное правительство играло роль статиста.
Запрошенный Керенским казачий конный корпус, в который, вопреки его требованию, была влита «дикая» дивизия, состоящая из горцев, лично преданных генералу, был далеко не единственным, на который хотел опереться Корнилов. Другие казачьи части, юнкерские ударные батальоны и другие «надежные» воинские части должны были взять в плотное кольцо всю столицу. Намерения Корнилова лучше всего выражают его слова, высказанные еще 11 августа: «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался! … Руководство этой операцией я хочу поручить генералу Крымову. Я убежден, что он не задумается, в случае если это понадобиться, перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов. Против Временного правительства я не собираюсь выступать. Я надеюсь, что мне в последнюю минуту удастся с ним договориться»» (А.С. Лукомский, «Очерки из моей жизни. Воспоминания», М., АЙРИС-пресс, 2012, стр. 390).
Забавно выглядят «опровержения» мятежа со стороны сегодняшних «историков». «Патриотический» писатель-историк Н. Стариков, представляя свою книгу, делает это в следующих словах: «Корнилов … никакого мятежа не делал … По прямому распоряжению … Керенского он двинул III конный корпус на Петроград для того, чтобы навести порядок. Как говорили тогда, “перевешать совет собачьих и рачьих депутатов”, дальше с помощью артиллерийских орудий, наведенных на Кронштадт, привести к покорности матросскую вольницу, которая там распоясалась …» (цит. по ролику в Интернете: «Николай Стариков: Как Горбачев обманул ГКЧП»). Браво!
Готовилось выступление и в самом Петрограде, куда засылались офицеры в поддержку действовавших там контрреволюционных организаций. По воспоминаниям Лукомского, их задачей был разгон Петроградского Совета, занятие Смольного и арест «большевистских главарей» (Лукомский, стр. 392-393). Те же силы должны были под видом «большевиков» спровоцировать выступления рабочих. «Впоследствии атаман Дутов рассказывал Владимиру Львову, что пытался спровоцировать “большевистское” восстание, подговаривая толпу грабить лавки, но из этого ничего не вышло» (Керенский, стр. 369). 26 августа газета «Рабочий» опубликовала заявление ЦК РСДРП (б) с опровержением своей причастности к призывам к выступлению. Но большевики еще не знали о выступлении Корнилова.
«Революционер» Керенский готов был опираться против Корнилова на кого угодно, только не на революционные массы. Следовательно, на людей, явно или неявно симпатизирующих Корнилову. Неудивительно: «Ибо Керенский и К – лишь ширма защиты интересов капиталистов» (В.И. Ленин, ПСС, т. 34, стр. 184), «подставная фигура, которую они пускают в ход, так и когда, как и когда им требуется» (там же, стр. 185).
Сначала Лукомский, затем командующий Северным фронтом генерал В.Н. Клембовский отказались от назначения главнокомандующими вместо Корнилова. Деникин телеграфировал Керенскому, что считает его действия «возвращением власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны», отказавшись подчиняться («Октябрьское вооруженное восстание», там же, стр. 137). Кадеты вышли из правительства и отказались участвовать в провозглашенной Керенским Директории.
А корниловские войска уверенно продвигались к Петрограду. Все «решительные меры» Керенского свелись к указаниям железнодорожникам не исполнять приказы Корнилова, что, впрочем, реализовывалось без него. «Ибо никаких мер от него для обороны и не требовалось. Петербург был поставлен на ноги без участия предателей из Зимнего – против них. Он был поставлен на ноги Смольным … Военно-революционным комитетом» (Суханов, т.2, стр. 119).
При полном параличе «спасителей революции» из Временного правительства, единственной силой, противостоящей попытке ее удушения, остались Советы и партии, выступавшие за их полновластие. Прежде всего, большевики, левое крыло эсеров также проявило себя в эти дни. Уже 27 августа было принято решение о мобилизации всех партийных организаций, проведении самостоятельной линии, независимой от правительства и соглашательского ЦИК, установлении контактов со всеми районными советами, фабзавкомами и профсоюзами, рассылке агитаторов по предприятиям и воинским частям.
На объединенном заседании советских центров, ЦИК и Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов 27 августа, их соглашательские вожди не нашли ничего лучшего как предложить очередные перестановки в правительстве и созыв нового Совещания, но уже без участия членов Государственной думы – Демократического совещания. Чтобы до созыва Учредительного Собрания правительство было ответственно перед ним … лишь бы не перед Советами. Луначарский от имени большевиков потребовал полного разрыва с буржуазией и создания правительства на основе революционных организаций пролетариата и крестьянства.
Именно они и организовали отпор. Использовались как официальные структуры ЦИК Советов, так и другие революционные организации. Продолжая выражать поддержку Временному правительству, под угрозой надвигающихся контрреволюционных войск, руководство советских центров вынужденно было пойти на создание Комитета народной борьбы с контрреволюцией с активным участием подвергавшихся до этого обструкции большевиков. Под их давлением Комитет принял решение о создании вооруженных рабочих формирований, пусть и подчиненным местным буржуазным органам самоуправления или воинским частям. Через него революционные рабочие (красная гвардия) и, прежде всего, солдаты получили до 20 тысяч винтовок.
Учитывая соглашательский характер руководства Советов большевики, при активном участии левых эсеров, сделали упор на работу не в городском, а в районных Советах, создав другой центр – Межрайонное совещание районных Советов Петрограда. 28 августа оно было объявлено «беспрерывно действующим в контакте со всеми революционными центрами в Петрограде». Оно включило своих представителей в состав Комитета народной борьбы при ЦИК, приняло решение о создании рабочей милиции, «вооруженной под политической ответственностью Междурайонного совещания и районных Советов», летучих отрядов для задержания контрреволюционных агитаторов и контроля над действиями комиссаров городской милиции. Районные Советы создавали комендатуры рабочей милиции, которые должны были «вооружать рабочих и милиционеров и брать в свои руки управление и распоряжение милицией», направлять наряды для охраны заводов, патрулирования улиц и т.д. («Октябрьское вооруженное восстание», кн. 2, стр. 153). Это окончательно парализовало действия «пятой колонны».
В боевую готовность был приведен и Петроградский гарнизон. Опасавшийся за свою судьбу Керенский был вынужден обратиться к большевикам, чтобы те убедили солдат выйти на позиции, и «приказал» взять под охрану Зимний дворец матросам … крейсера «Аврора», часть команды которого еще сидела в его тюрьме за события 4 июля. С 28 числа окрестности Петрограда окружаются войсками, верными революции. 5 тысяч моряков направил в столицу революционно настроенный Балтийский флот. Явный перевес сил оказался на стороне революции. Офицерские круги, включая тех, кто участвовал в подготовке мятежа, начинают заявлять о «лояльности» правительству.
Дело было не просто в действиях большевиков и левых эсеров. Подъем был чисто классовым, охватившим все рабочие и солдатские организации, включая тех, кто находился под влиянием соглашательских партий. На фронтах вновь подняли голову солдатские комитеты. Юго-Западный фронт, единственный открыто высказавшийся в поддержку Корнилова, оставался на этой позиции менее суток – уже к 3 часам дня 28 августа у штаба фронта, возглавляемого Деникиным, остались только оперативные функции. Рабочие организовывали не только отряды Красной гвардии, но и массовое рытье окопов, сооружение блиндажей, установку проволочных заграждений на подступах к городу. Союз шоферов предоставил транспорт. На Ижорском заводе рабочие быстро наладили выпуск броневиков. И т.д. «Комитету обороны приходилось не столько будить и приказывать, сколько регистрировать и направлять. Его планы всегда оказывались превзойденными» (Троцкий, стр. 213).
Между Советами Петрограда и других районов, в т.ч. тех, через которые продвигались корниловские войска, быстро наладился обмен информацией. Местные Советы и комитеты сами быстро организовали как блокаду движения составов с корниловскими войсками, так и пропаганду среди его солдат. Мятежники надеялись на казацкий и туземный состав подразделений, но … напрасно. Пропагандисты быстро «разложили» казачьи полки, а горцев переагитировала посланная Петроградским Советом мусульманская делегация, в составе которой оказался внук знаменитого Шамиля. В итоге мятеж был ликвидирован без единого выстрела.
Керенский же до последнего момента искал ту или иную форму компромисса с Корниловым. Когда поражение стало очевидным, последний заявил премьеру, что готов сдать командование при условии «создания сильного правительства» и что считает недопустимыми аресты генералов. После чего Керенский объявил по радио, что оперативные приказы Корнилова обязательны для всех! «Получился эпизод – единственный в мировой истории: главнокомандующий, обвиненный в измене и предательстве родины и преданный за это суду, получил приказание продолжить командование армиями» (Троцкий, стр. 225), - прокомментировал в тот же день Корнилов этот факт в письме генералу Крымову.
А Керенский, поблагодарив за «помощь», распорядился прекратить деятельность революционных комитетов, созданных в эти дни. Межрайонное совещание постановило «работать с прежней энергией и выдержкой». «Керенский смолчал: ничего другого и не оставалось» (Троцкий, стр. 296).
Весь последующий период до самой Октябрьской революции был лишь реализацией последствий корниловского мятежа. Первая, по сути, стала неизбежным следствием второго: 1) Попытки буржуазии задушить революцию окончились крахом, показав их полное бессилие перед массами. 2) Политика соглашательских партий в пользу передачи власти буржуазии, которая, якобы, осуществляет революцию, полностью провалилась – единственная власть, которой доверяли массы, были Советы, вернувшие себе влияние и, отчасти, реальную власть. 3) Как следствие начался быстрый процесс перехода Советов под контроль революционных организаций, большевиков в первую очередь. 4) Временное правительство и поддерживающие его руководители соглашательских партий оказались в полной изоляции – им не верили ни буржуазия (хотя и вынуждена была цепляться ввиду своего бессилия), ни рабочие, ни солдаты.
Этот процесс был гарантирован политикой правительства и его союзников. Керенский, как и Церетели, Даны, Либеры и т.д. упрямо вели линию на независимость правительства от Советов, единственной силы, которая могла бы дать этому правительству реальную опору и доверие в глазах трудящихся, т.е. большинства населения. Поскольку после явного пособничества мятежу со стороны кадетов соглашатели не соглашались на воссоздание прежней коалиции с ними, они поддержали идею Керенского о Директории: правительства из 5 «беспартийных» (не считая самого «эсера» Керенского), в которое не вошли не только кадеты, но и представители Советов. По сути это было военно-буржуазное правительство.
В условиях полного краха предыдущей политики оно искало какие-то способы легализации, создания видимости движения по революционному пути при реальном движении к «сильной власти» в духе Корнилова-Керенского. 1 сентября оно, наконец, провозгласило Россию республикой, а 6 октября распустило Государственную думу. Одновременно, при содействии тех же соглашателей, оно ускоренно провело т.н. Демократическое совещание, дабы создать некий «демократический» орган, перед которым бы было «ответственно» правительство. От августовского Совещания оно отличалось отсутствием представителей распущенной Думы. Но и здесь из 1500 мест только 230 принадлежали Советам, остальное – земствам, городскому самоуправлению, кооперативам и т.д. Пока Советы массово переходили в руки революционеров, соглашатели спешно создавали искусственную структуру, в которой они оставались бы в большинстве. Совещание приняло решение о создании Временного совета Российской Республики, или как его чаще называли Предпарламент. Но и Предпарламент был лишь … совещательным органом при правительстве, в соответствие с положением, которое оно же и разработало. Заявляя 7 октября об окончательном уходе из Предпарламента, Троцкий, тогда уже председатель Петроградского Совета говорил: «…создана власть, в которой и вокруг которой явные и тайные корниловцы играют руководящую роль….Цензовые элементы вошли во Временный совет в таком количестве, на какое, как показывают все выборы в стране, они не имеют права….с этим правительством народной измены … мы ничего не имеем общего… да здравствует немедленный, честный демократический мир, вся власть Советам, вся земля народу, да здравствует Учредительное собрание!» (по тексту в Википедии).
25 сентября было, наконец, сформировано последнее коалиционное правительство. Изолированное от основных социальных сил оно уже не работало, а существовало, дожидаясь неминуемой смерти. Паралич власти, которой не доверяла ни революция, ни контрреволюция, резко усилившийся после корниловщины развал армии и промышленности, рост восстаний крестьян, которым надоели обещания земельной реформы на фоне растущей спекуляции землей: все это создавало нетерпимую ситуацию, требующей выхода. Нужна была «сильная власть» - но чья, революции, пользующаяся доверием населения, или контрреволюции, которая «наведет порядок» пушками и виселицами? Вопреки уверениям контрреволюции, трудящиеся вовсе не желали «кнута», они хотели своей власти, каковой считали Советы.
9 сентября был переизбран президиум рабочей секции Петроградского Совета, 13-го – исполком солдатской секции. 25 сентября Исполком Петроградского Совета перешел под контроль большевиков. 17 сентября Московский Совет возглавил большевик Ногин. Процесс шел по всей России. Еще быстрее росло число Советов, принимавших большевистские резолюции о власти. Принятая Петроградским Советом 1 сентября, а Московским 5-го, она только за сентябрь была поддержана более чем 80 Советами (Ревель, Казань, Киев, Уфа, Саратов, Самара, Астрахань, Ташкент и т.д.). Советы не просто революционизировались, но и брали на себя властные функции на местах. Одновременно шло и полевение партии эсеров: «Это … происходило по всей России. Авксентьевская армия таяла не по дням, а по часам, и распухали свыше меры Камков и Спиридонова» (Суханов, т.3, стр. 285). Авксеньтьев - лидер правого крыла эсеров.
Промышленность и транспорт пришли в полное расстройство. Промышленное производство сократилось в 1917 г. на 36,4%. Не хватало топлива, железнодорожных вагонов, паровозов. Нарастающий финансовый кризис правительство пыталось гасить массовым выпуском бумажных денег, «керенок». Покупательная способность рубля упала почти в 10 раз, по сравнению с довоенным периодом. Начинался голод.
Но упадок промышленности не был лишь следствием общей обстановки неуверенности, вызванной революцией. Предприниматели сознательно закрывали предприятия и увольняли рабочих, чтобы дискредитировать революцию. Джон Рид, которого представители буржуазного лагеря принимали тогда за «своего», пишет: «Секретарь Петроградского отдела кадетской партии говорил мне, что экономическая разруха является частью кампании, проводимой для дискредитации революции … Мне известны некоторые угольные копи близ Харькова, которые были подожжены или затоплены владельцами, московские текстильные фабрики, где инженеры, бросая работу, приводили машины в негодность, железнодорожные служащие, пойманные рабочими в тот момент, когда они выводили локомотивы из строя» (Д. Рид, «Десять дней, которые потрясли мир», БВЛ, «Художественная литература», М., 1968, стр. 276).
Требование рабочего контроля стало для рабочих не формальным лозунгом, а условием выживания. Его добивались как через ширящуюся забастовочную борьбу, так и через политические требования. Или просто вводили явочным порядком. Прошедшая во второй половине октября всероссийская конференция фабрично-заводских комитетов выдвинула рабочий контроль в качестве общегосударственной задачи … как и переход власти к Советам. «Двоевластие» было не только в политике, но и на заводах, и его ликвидация была там столь же необходимой.
После некоторого спада в июле-августе вновь пошло в рост крестьянское движение. В сентябре число имений, охваченных аграрными волнениями, увеличилось на 30%, а октябре – еще на 43%. (Троцкий, т.2, ч.2, стр. 11). Изменился и характер выступлений, если по весне это были протесты с требованием облегчения условий аренды, то теперь - захваты и сжигание усадеб, самовольный раздел земли и помещичьего имущества. «К осени территорией крестьянского восстания становится почти вся страна. Из 624 уездов, составлявших старую Россию, движением захвачено 482 уезда, или 77%» (там же, стр. 7).
Развал армии, массовый отказ солдат подчиняться каким-либо приказам, их решимость «разойтись по домам», стали настолько всеобщими, что сам военный министр Верховский выступил 18 октября во Временном правительстве с предложением мирных переговоров с Германией как единственном условии, при котором возможно «оздоровление» армии. В это время буржуазная публика рассуждала, что не так уж и плохо будет, если немцы займут Петроград и задушат революцию, а балтийские матросы (самые пробольшевистские!) героически защищали Моонзундские острова, захваченные немцами накануне революции.
Судьбу власти решил II Съезд Советов. Его созыву всячески противился эсеро-меньшевистский ЦИК, сначала вынужденный принять постановление о его созыве, затем начав кампанию против созыва. Правоэсеровский ВЦИК крестьянских советов объявил его 12 октября «преступной затеей, гибельной для Родины и революции», а 24 октября разослал крестьянским Советам телеграммы с требованием в Съезде участия «не принимать». Хорошее сочетание - всяческое воспрепятствование созыву съезда, а, поскольку он все же вопреки их воле созывался, объявление его «незаконным». Вожди старого ЦИК признавали только одну законность: раз уж их избрали в июне, они имели право делать все, вплоть до полной ликвидации Советов: под демократическими лозунгами «правильные» социалисты выполняли программу Корнилова. О «незаконности» говорили партийные вожди, которые преднамеренно формировали состав Государственного и Демократического совещания с единственной целью довести до минимума влияние Советов, с целью их последующей ликвидации, да еще и запретив выступать на первом из них без их «высочайшего» разрешения. Вожди, милостью которых большевикам после июльских событий был запрещен доступ во фронтовые части (не говоря уж об арестах). Вожди, которые искали любые возможности, чтобы напакостить большевистским Советам: верхом идиотизма, была например передача всего имущества Петроградского Совета (вплоть до пишущих машинок и карандашей!) в пользу ЦИК накануне установления там большевистского большинства. Вожди, не раз принимавшие резолюции, направленные исключительно на искусственное ограничение большевиков, теперь вдруг вспомнили о советской демократии. И даже «разрешив»-таки съезд, они потребовали, что он «должен работать не более трех дней» («Википедия»). От высшего органа Советов! Воистину, нет предела «демократизма» у «социалистов» на службе капитала!
История октябрьского вооруженного восстания хорошо описана в книгах (в т.ч. и многократно цитируемой «Истории русской революции» Троцкого или «Записках о революции» Суханова). Здесь же целью было показать причины, которые неизбежно вели к нему. Начатая солдатами и рабочими, организованными в Советы, революция могла быть только ими же и доведена до конца. Буржуазия, не заинтересованная в мире и ограничении своих привилегий, не только не хотела, но и всячески препятствовала этому. Она могла согласиться на упразднение монархии (военная диктатура ее вполне устраивала), но и только. Политика правых эсеров и меньшевиков, заключавшаяся в том, что раз революция буржуазная, то у власти должно поставить буржуазию, неизбежно, поэтому, вела к контрреволюционной диктатуре. Следовательно, рабочие и солдаты должны были вернуть свою власть Советов, как единственную гарантию проведения и закрепления революционных преобразований. Что и было сделано в октябре.
Это была именно власть Советов, а не чисто партии большевиков. В ней могли участвовать все социалистические партии, при условии, конечно, что они такую власть признают. Именно нежелание такого признания оставит вскоре за пределами Советов сначала правых эсеров, а потом, отчасти, и меньшевиков.
Каковы же были первые шаги этой власти? Вопрос о земле, ключевой в буржуазной революции, был решен самым радикальным образом: безвозмездная конфискаций помещичьих и церковных земель и передача их в распоряжение Советов крестьянских депутатов, которые и должны были провести раздел земли среди тех, кто ее обрабатывает своим трудом. Но первым стал Декрет о мире, объявивший войну преступлением против человечества. От имени революционного правительства декрет заявил, что «предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире». Большевики не предлагали сепаратного мира, «предательства союзников» и т.д. Они предлагали мир всем воюющим сторонам. Не их вина, что ситуация развивалась иначе. Но через год, ноябрьская революция в Германии, по примеру России создав Советы, остановила мировую войну.
2 ноября принимается «Декларация прав народов России», с признанием прав наций на самоопределение и отменой всех национальных и религиозных привилегий. 20-го – Обращение к трудящимся России и Востока, с отказом от всех тайных договоров, выключая раздел Персии и Турции. 14 ноября ВЦИК принимает декрет об установлении рабочего контроля над производством и распределением на всех предприятиях, имевших наемных работников. 22 ноября – декрет об упразднении старой судебной системы и замены ее демократически избираемыми местными судами. 23 ноября – декрет о праве отзыва депутатов. В ноябре-декабре была национализирована вся банковская система.
Уже через несколько дней после революции законодательно закрепляется 8-часовой рабочий день, для не достигших 18 лет – 6-часовой, прием на работу подростков до 14 лет запрещен. Запрещен ночной труд для женщин и подростков до 16 лет. В декабре - декреты о страховании на случай безработицы и болезни. Создаются биржи труда. 28 октября объявляется «жилищный мораторий» с освобождением от квартплаты для низкооплачиваемых рабочих и военнослужащих на время войны. Запрещено поднимать квартплату в частных домах.
Были упразднены сословия (декрет от 10 ноября), осуществлено отделение церкви от государства и школы от церкви. Были приняты новые законы о семье и браке, обеспечивающие равноправие женщин. С самого начала важное место занимает вопрос образования. 24 декабря публикуется циркуляр Наркомпроса «Об образовании новых отделов при Народном комиссариате по просвещению». Впечатляет одно лишь перечисление отделов: по введению всеобщей грамотности, ВУЗам, дошкольному воспитанию, внешкольному образованию и народным университетам, экспериментальной педагогике, школьной медицине и гигиене и т.д. Как же отличается направленность деятельности власти Советов от современных «реформаторов»! А ведь это далеко не все.
«Мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца, как никто …За какие-нибудь десять недель, начиная от 25 октября (7 ноября) 1917 г. до разгона учредилки (5 января 1918), мы сделали в этой области в тысячу раз больше, чем за восемь месяцев своей власти сделали буржуазные демократы и либералы (кадеты) и мелкобуржуазные демократы (меньшевики и эсеры)» (В.И. Ленин, ПСС, т. 44, стр. 144-145), - напишет Ленин к 4-й годовщине революции.
Но впереди еще был роспуск Учредительного собрания, который и станет высшей точкой русской революции.