Юрий Назаренко

Испанская революция и предательство сталинизма

(продолжение)

предыдущая
глава

Часть 1
(продолжение)

Испанская церковь к началу 30-гг. XX в..

     К 30-м годам XX века Испания все еще оставалась заповедником католицизма. В европейском понимании испанская церковь была явным социальным анахронизмом. Ее социально-политический вес был по-прежнему велик, хотя, конечно, не в такой степени, как это было в золотой век испанского могущества. В начале десятилетия в стране с 24 миллионным населением было 60 тыс. церквей.¹
   Данные о количестве служителей церкви несколько расходятся в различных источниках, но везде оно весьма велико. Хью Томас, например, приводит следующие цифры: 20 тыс. монахов, 60 тыс. монахинь, 35 тыс. священнослужителей. По всей стране было 5 тыс. монастырей, в т.ч. 1 тыс. мужских, остальные – женские.²
   Особенности развития Испании сказались и на католической церкви. Ее господство в средние века и в начале Нового времени было неоспоримым. Никакие ветры реформации не смогли проникнуть через Пиренеи. Сопротивляясь реформам общества и церкви, духовенство других европейских стран вело словесные (и не только) баталии о формах культа, за которыми в сложной форме скрывалась борьба классовых интересов феодальных классов и нарождающейся буржуазии. Но поскольку никакие реформы не угрожали испанской церкви ни в XV, ни в XVIII веке, она могла себе позволить, не отвлекаясь на споры о роли церкви и формах проведения религиозных обрядов, обсуждать социальные проблемы непосредственно, будь то вопросы отношений между обществом и гражданином или более справедливого распределения земель.
    Испанская буржуазия, развиваясь в полной зависимости от феодального общества, не покушалась, по крайней мере, на моральное влияние церкви даже в ходе своих революций. В статье “Революционная Испания” Маркс приводит две статьи из весьма радикальной конституции 1812 года, показывая “несомненные признаки компромисса между либеральными идеями XVIII века и мрачными традициями эпохи клерикального засилья”. Так статья 12 провозглашала:
   “Религия испанской нации есть и будет во все времена католическая, апостолическая и римская, единственная истинная вера. Нация охраняет ее мудрыми и справедливыми законами и воспрещает исповедание какой-либо иной”.
     А статья 173 включает в себя следующий текст присяги, которую король должен был произносить при вступлении на престол:
    “Я, милостью божьей и по конституции испанской монархии король Испании, клянусь всемогущим и святым евангелием, что буду защищать и охранять католическую, римскую и апостолическую веру и не потерплю никакой другой в испанском королевстве”.³
     Ослабление испанской церкви началось в период карлистских войн в 30-е годы XIX века (см. главу "Аристократия и консервативные партии Испании"). Буржуазия, не способная сама возглавить победоносную революцию, приняла одну из сторон в династической войне. Мария-Христина, мать малолетней Изабеллы II, правившая страной от имени дочери, вынуждена была пойти на уступки либералам. Неудача в деле подавления многочисленных народных восстаний этому весьма способствовала. Так династическая война приобрела черты буржуазной революции.
    Одной из главных мишеней народного возмущения была церковь, частым явлением были разгромы или поджоги монастырей и расправы с монахами. Среди проведенных реформ было очередное изгнание иезуитов, распродажа церковных земель, закрытие большинства монастырей (фактически уже закрытых восставшим народом). После переворота генерала Нарваэса в 1843 г. монастыри открылись вновь, а не распроданные земли были возвращены духовенству. Но те поместья, которые уже были куплены, остались в руках новых владельцев, главным образом, буржуазии. Подобные “качели” с земельной собственностью церкви повторились и в ходе следующих революций. С этого времени происходит постоянное ослабление политического и экономического могущества церкви и ее влияния на трудящиеся массы.
    Но на рубеже XX века произошло ее некоторое усиление. Подрыв влияния католической церкви в Германии, Франции и Италии во второй половине XIX в. заставил Ватикан уделить особое внимание своему бастиону на Пиренейском полуострове. В это же время, вследствие поражения Испании в войне с США и потерей ею почти всех своих колониальных владений, на родину вернулись тысячи священников Кубы и Филиппин. Множились религиозные ордена, строились церковные здания. Финансовые средства церкви превращались в капитал. Для оправдания этого церковные ордена интерпретировали энциклики Льва XIII и Пия XI, изданные для адаптации церкви к современной цивилизации, в том смысле, что они разрешали накопление капитала.
    Компромиссный характер буржуазных преобразований XIX в. имел, таким образом, в качестве одного из следствий сращивание церкви и с буржуазными слоями. Конечно, невозможно точно определить ее богатства, но оценки весьма впечатляют. Так в 1912 г. один из известных представителей деловых кругов Каталонии представил расчеты, согласно которым религиозные ордена контролировали треть всех капиталов страны.⁴
    Обследование министра юстиции, осуществленное на следующий же день после провозглашения республики, показало, что церкви принадлежит 11 тыс. поместий стоимостью около 130 млн. песет. Имела она и влиятельные позиции в промышленности и банковском деле. Прямо, или через подставных лиц, она контролировала влиятельный банк Ирухо, Рифские медные рудники, железные дороги севера, трамвайные линии Мадрида, Транссредиземноморскую компанию и т.д..⁵
    Церковь продолжала играть ведущую роль в системе образования, прежде всего школьного. В стране 12 млн. человек, т.е. половина населения страны, были неграмотными.⁶ Школ не хватало даже в крупных городах. Только в Мадриде 80 тыс. детей не посещали школу.⁷ Приблизительно в двадцати провинциях уровень неграмотности был не ниже 50%. Только в Барселоне и баскской провинции Алава он составил 25%, в Мадриде – 26%.⁸ Государственных школ было мало, а их уровень – весьма посредственным. Контроль над образованием долгое время оставался могучим средством поддержания влияния церкви на трудящиеся массы.
    “В течение всего правления Альфонса XIII (1902-1931), - пишет испанский историк Туньон де Ларра, – церковь была не только союзницей режима, но в известной степени была у власти… Церковь преследовала цель распространить свою “социальную политику” и создать свои организации для борьбы против классовых профсоюзов. Она представляла рабочее движение не как независимое, а как находящееся непосредственно под ее контролем".⁹ В провинциях обеих Кастилий, Леона, Арагона и Андалузии создавались католические профсоюзы, кассы взаимопомощи, кооперативы и т.д. В 1919г. под контролем и руководством церкви ряд таких организаций объединился в Национальную католическую аграрную федерацию.
    Однако обострение социальных противоречий с одной стороны и откровенный союз церкви, как с аристократией, так и с растущей буржуазией с другой, делали все более явной, в глазах трудящихся, ее действительную классовую природу. В начале XX в. на антиклерикальных позициях стояло значительное большинство как промышленных, так и сельскохозяйственных рабочих. Что касается крестьянского населения, то влияние католицизма сохранялось лишь там, где социальные контрасты были не столь велики: в Галисии, крае почти всеобщей бедности, а также в Стране Басков, Наварре, Леванте и Каталонии, а также в некоторых районах Старой Кастилии. В других же местах церковь однозначно оценивалась трудящимися как соучастник и защитник системы капиталистической эксплуатации. Понимание все больше трансформировалось в ненависть.
    В начале 30-х годов две трети населения Испании не были практикующими католиками. Они еще крестили своих детей, венчались и отпевали умерших родственников, но этим все и заканчивалось. Они никогда не посещали мессу и не ходили на исповедь. По словам иезуита, отца Франсиско Пейро, лишь 5% сельского населения Новой Кастилии причащались на страстной неделе в 1931 г. Во многих деревнях Андалузии церковь посещали только 1% мужчин. Бывали случаи, когда священник служил мессу в полном одиночестве. В богатом приходе Сан Рамон мадридского квартала Вальекас 90% выпускников церковных школ после ее окончания не посещали мессу и не ходили на исповедь. Следует отметить, что уровень религиозности среди женщин был заметно выше, чем у мужчин. Цифры различались в различных регионах, но в целом картина была столь очевидна, что Мануэль Асанья, премьер-министр, а затем и президент воюющей республики даже заявил однажды, что Испания “перестала быть католической”.¹⁰
     Начиная с карлистских войн, одним из символов каждой революции становится полыхающая церковь или монастырь. К началу описываемых событий взаимная ненависть трудящихся и духовенства стала непреодолимой и взаимно питала друг друга. Как только монархия пала, поджоги церквей возобновились с новой силой. Не удивительно, что священнослужители всеми силами противились любым прогрессивным преобразованиям.
    Воплощением реакционного клерикализма был архиепископ Толедо кардинал Сегура, годовой доход которого составлял 600 тыс. песет. Этот “человек церкви XIII века”, который “считал, что баня – это изобретение язычников, если не самого дьявола”, примас Испании, являлся ярым противником республики и вообще всякого либерализма.¹¹ Как только 22 мая 1931 г. правительство опубликовало декрет, провозглашающий свободу вероисповедания, кардинал отправился в Рим, где папа Пий XI посоветовал, однако, ему придерживаться осторожной политики по отношению к республике. Но, покинув Рим, Сегура открыто обрушился на новую власть. Месяц спустя он нелегально пересек границу своей страны и добрался до Гвадалахары, где был арестован и выдворен за границу. Он вновь вернулся в Испанию лишь после начала франкистского мятежа в качестве архиепископа Севильи.¹²
     В апреле 1931 г. Эррера, редактор газеты “Эль Дебате”, создает со своими сторонниками конституционное католическое движение Accion Popular – Народное действие (Accion Nacional – Национальное действие), задачей которого было собрать вокруг себя (с прицелом на будущие выборы) твердых сторонников “порядка”. Эта партия считалась “либеральной”, но среди ее членов были такие известные почитатели авторитарной монархии как Антонио Гойкоэчеа и граф де Валлельяно, а также поэт Хосе Мария Пеман - “идейный сторонник” Патриотического союза Примо де Риверы (ассоциации “всех людей доброй воли”¹³), созданного бывшим диктатором в 1923 г., в начале его правления. Новая организация, казалось, имела мало шансов получить хоть какую-то массовую поддержку, однако со временем она стала достаточно популярной, используя страхи тех, кто был возмущен растущим антиклерикализмом левореспубликанского правительства и его сторонников.
    Народное действие отказывалось применять к себе республиканскую или монархическую этикетку, но открыто заявляло о своем намерении убрать из конституции всякое упоминание о светском характере государства. Его руководителем стал Хосе Мария Хиль Роблес, сын католического юриста, журналист из “Эль Дебате”, женатый на дочери богатейшего графа. Он был выбран Эррерой для руководства партией церкви и собственников. Он не испытывал недостатка в необходимых для руководителя качествах: был хорошим организатором, талантливым оратором и был способен на решительные действия. С последним, правда, согласны не все. Он восхищался Гитлером за эффективность его политики, но осуждал его антикатолическую позицию, а поэтому в качестве модели для подражания предпочитал корпоративное государство австрийского канцлера Дольфюса. Хиль Роблес писал в своей газете: “Демократия для нас – это не цель, а средство прийти к завоеванию нового государства. Когда время придет, или кортесы покорятся, или мы их упраздним”. Одновременно он критиковал “катастрофическую тактику” монархистов, которые рисковали, по его мнению, в качестве реакции против диктатуры, вызвать “социальную революцию, коммунистическую республику”¹⁴.
    Народное действие имело свою молодежную организацию – ХАП (Juventud de Accion Popular – Молодежь Народного действия), которая затем стала молодежным крылом СЕДА (см. главу “Аристократия и консервативные партии Испании”). Ее члены были гораздо более подвержены современным европейским веяниям и, в значительной степени, были фашистами со взглядами и риторикой близкими к Фаланге (см. главу “Возникновение испанского фашизма”). Ее лидером был Хосе Мария Вальенте, ставивший целью “выковать новых людей, новую молодежь, аутентичную, счастливую, оптимистическую, короче говоря, испанскую, а не ту другую, унылую и озлобленную, напичканную русскими романами, потомство, достойное анархического поколения 1898 года”.¹⁵ Молодые и нетерпеливые, они открыто заявляли о своем антипарламентаризме. “Общее благо не может быть достигнуто посредством ассамблеи избранной с помощью всеобщего и неорганического избирательного права”, - писал их сторонник 8 декабря 1934г.¹⁶ ХАП представляла собой влиятельную силу, которая толкала Хиля Роблеса на путь открытой контрреволюции.

 

Примечания

1. «История новейшего времени стран Европы и Америки 1918 -1945», под ред. Е.Ф. Язькова, М., «Высшая школа», 1989, стр. 228.

2. Hugh Thomas, “La guerre d’Espagne” Édinions Robert Laffont, S.A., Paris, 1985, p. 40.

3. К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч., т. 10, стр. 467.

4. Hugh Thomas, стр. 42 – 43.

5. P. Broué, E. Temime , “La Révolution et la guerre d’Espagne” Les Éditions de Minuit, Paris, 1995 (1-ère édition: 1961), pр. 25– 26.

6. Там же, стр. 26.

7. Hugh Thomas, стр. 43.

8. Там же, стр. 45 – 46.

9. «Испания 1918-1972», Исторический очерк, под ред. И. М. Майского, «Наука», М., 1975, стр.11.

10. Hugh Thomas, стр. 41

11.  P. Broué, E. Temime, стр. 26 – 27.

12.  Hugh Thomas, стр. 45.

13.  Там же, стр. 22.

14.  P. Broué, E. Temime, стр. 32.

15.  “El Debate”, 28 июня 1932, цит. по Hugh Thomas, стр. 91.

16.  Hugh Thomas, стр. 89.

 

следующая глава